Предисловие[1]

C выходом в свет этого тома осуществляется наконец обещанное нами в 2003 г.[2] издание двух наиболее известных, после Осени Средневековья и Homo ludens, произведений замечательного нидерландского историка Йохана Хёйзинги: монографии Эразм и эссе Культура Нидерландов в XVII веке.

В книгу включены также Избранные письма, Рисунки.

Обзору жизненного и творческого пути Йохана Хёйзинги посвящена статья, которую специально для нашего издания подготовил профессор Гронингенского университета д-р Вессел Крюл.

Несколько слов о расположении материала книги. За основу взят не хронологический принцип, а художественный, музыкальный. Состав книги — своего рода пятичастное сонатное аллегро: с пространной экспозицией, углубленной разработкой, широким картинным повествованием, шуткой-скерцо и подводящим итог серьезным финалом. Этим пяти частям соответствуют: эссе Культура Нидерландов в XVII веке, Эразм, Письма, Рисунки и статья д-ра Вессела Крюла.

Такой подход не случаен. Удивительный дар видеть и слышать живую историю нашел выражение в музыкальности литературного стиля Хёйзинги. Как никто другой, он умел придать исторической действительности напряженность настоящей литературы. Блестящий стилист, Хёйзинга превратил изложение и анализ исторических событий в богато оркестрованную, красочную, ритмически совершенную прозу подлинного художника, бывшего единственным в Нидерландах реальным кандидатом на Нобелевскую премию по литературе.

В свое время некоторые историки упрекали Хёйзингу в том, что он ничему не учит и написанное им остается скорее препятствием для объективной историографии. Но сам он был убежден: только субъективный подход — разумеется, при всестороннем изучении всех доступных свидетельств и документов — может вдохнуть жизнь в конкретное историческое событие. Об одном из своих любимейших писателей, Натаниэле Готорне, Хёйзинга сказал, что «во всех его вещах присутствует совершенное чудо». Таким чудом и сам Хёйзинга умел сделать описываемое им историческое явление.

Мы видим и ответное чудо. Хёйзинга настолько сливается с воскресающими под его пером историческими событиями, что его жизнь порой следует их направленности и судьбам его героев. Такие параллели нередки в его биографии. Давно задуманной Осени Средневековья, этой драматической поэме о гибели прекрасной культуры, написание которой приходится на годы Первой мировой войны, вторит личная драма ученого: болезнь и смерть молодой, горячо любимой жены, Мэри Винцентии Схорер. Второй брак Йохана Хёйзинги (ему 65 лет) с Аугюстой Схёлвинк (ей 28) словно повторяет рассказанную в Осени Средневековья романтическую историю любви поэта Гийома де Машо (ему 65 лет) и Перонеллы (ей 18).

В Осени Средневековья перед читателем уже предстают основные черты исторического и писательского подхода Хёйзинги. По замечанию Виллема Оттерспеера[3], «Хёйзинга явился в мир, как Афина Паллада из головы Зевса, в полном вооружении. В своем развитии он рос, как растет кристалл, сразу во всех направлениях. И так же он мыслил: не линеарно, но синэстетически, не прагматически, но поэтически».

Хёйзинга — персоналист. Цельность его личности находила естественное выражение в цельности исторического видения, при том что личность исторического персонажа становилась ключом к пониманию исторического события («история есть истолкование смысла, которым наделено для нас прошлое»). История — всегда драма, столкновение характеров в гуще объективных социальных, экономических, духовных процессов. Вживаясь всеми своими чувствами в описываемые события, Хёйзинга побуждает становиться их незримым участником и читателя, обеспечивая ему в то же время возможность сохранять позицию объективного наблюдателя.

Порой Хёйзинга внутренне отождествляет себя с некоторыми персонажами, что, вызывая душевный отклик читателя, делает их ему особенно близкими. Когда он пишет в эссе Культура Нидерландов в XVII веке о Константейне Хёйгенсе: «Ясный, чистый образ поэта, пусть и недостаточно поэтичного, образ безупречного, ничем не запятнанного человека отмечен печатью глубокой скорби по его единственному светочу, рано умершей жене, которую он не в состоянии был забыть», — мы чувствуем, что Хёйзинга, рисуя, по существу, собственный портрет, сопровождаемый (несправедливо!) к тому же скептическим отзывом о собственном поэтическом даровании[4], вспоминал о своей рано скончавшейся жене Мэри. Трудно не заметить совпадений в характере и привычках Хёйзинги — с таковыми в жизни и творчестве его героев. Можно сказать, что его книги — это его автобиография (добавим попутно, что перевод может стать автобиографией переводчика, а всякая хорошая книга — автобиографией читателя).

Нельзя не увидеть общности между Осенью Средневековья и Культурой Нидерландов в XVII веке. Заметки к этой работе Хёйзинга начал делать в самом начале 1900-х гг., еще будучи профессором в своем родном Гронингене, а завершил ее и опубликовал в 1941 году, уже в условиях оккупации. В Культуре Нидерландов в XVII веке та же нераздельность слова и образа, что и в Осени Средневековья. Но образ все же выступает на первый план. В самом начале эссе, считающегося лучшим и наиболее полным из всего написанного о голландской культуре, Хёйзинга замечает: «Мы сталкиваемся здесь с всеобщим явлением культурного смещения, характерным для всего мира и всякой истории: постепенно мы получили так много материала и возможностей для чисто визуального восприятия прошлого, что все более пренебрегаем чтением и размышлением об этом прошлом». Нидерландская культура XVI–XVII вв. действительно по преимуществу визуальная и делала из писателей — живописцев. Но если эта черта так блистательно наличествует в нидерландской живописи и графике, то в литературе она приводила к обратному результату: «Для искусства Бредеро в высшей степени уместна метафора „образное“. И в этом причина, почему ему не хватает комизма: то, о чем он рассказывает, слишком картинно; рисованный комизм столь же мало заставляет смеяться, как рисованный трагизм — плакать».

Эссе Культура Нидерландов в XVII веке дает обширную панораму нидерландской культуры «золотого века» и развернутый анализ причин и особенностей ее возникновения. Появление этого сочинения во время войны, по мысли автора, должно было стать духовной поддержкой для оккупированной нации, напомнить ей о мировой славе ее культуры.

Эразм был написан по заказу американского издателя и вышел в 1924 году. Сам Хёйзинга не очень жаловал эту работу, ему казалось, что в своих оценках он несколько принизил великого Роттердамца. Он и вправду несколько скептически отзывается о личности и заслугах Эразма. Но причина, очевидно скрытая от самого автора, заключается в том, что сам Йохан Хёйзинга духовно во многом близок Эразму, хотя, в отличие от него, никогда не колебался поступать по велению совести. Хёйзинге, с его чрезвычайной сдержанностью и скромностью, приходилось преодолевать внутреннее сопротивление, раскрывая черты характера прославленного гуманиста (человека скрытного и при этом страстного), описывая душевный строй Эразма, во многом напоминающий его собственный.

К счастью для читателя, препятствовавшая поддержанию необходимой исторической дистанции внутренняя близость героя и автора проявилась в особенной проникновенности, с которой Хёйзинга касается драматических моментов в жизни и в творчестве Эразма. Именно поэтому жизнеописание Эразма, в котором неявно присутствуют моменты автобиографические, превращается в волнующее и живое свидетельство.

Психологически Эразм — наиболее выразительная книга Хёйзинги. Виллем Оттерспеер отмечает скрытый контраст между изображаемым автором Эразмом — и тем, подлинным, Эразмом, который именно и вдо­хновил его написать эту книгу. Подобно скрытому замыслу Похвалы глупости, где всесторонние проявления триумфально выступающей глупости отражают глубочайшие противоречия человеческого существования, в Эразме описание жизни роттердамского гуманиста, в ее различных деталях, как бы помимо намерений автора подводит к образу, который должен сложиться в восприятии читателя.

Йохан Хёйзинга был глубоко и широко образованным человеком. Он начинал как филолог, с изучения происхождения и формирования языка, спонтанного возникновения слова. Он говорил по-французски, по-немецки и по-английски, а также по-итальянски, по-испански и по-португальски, читал на латыни, на древнегреческом, русском, иврите, древнескандинавских языках, санскрите и арабском. О широте и образованности ученой среды того времени свидетельствуют, например, воспоминания его сына[5], где повествуется о застольных беседах отца с друзьями, когда английский язык переходил в русский, а вся соль рассказываемого по-французски анекдота о ливанском шофере состояла в последнем слове, произносившемся на арабском.

Обширная лингвистическая вселенная развила способность Хёйзинги пространственно и объемно чувствовать свой родной нидерландский язык, во всем богатстве его речевого строя, образности и звучания. Хёйзинга любил поэзию, сам писал множество стихов на случай, но и не только. В языке его книг нередко используются риторические приемы: три прилагательных или три существительных подряд, находящихся в аллитерационной связи друг с другом; противопоставления, внутренние рифмы, контрастные литературные образы (например, в параллельном описании Лютера и Эразма). Хёйзингу не могли не привлекать высокие литературные достоинства латыни Эразма, у которого драматическое столкновение схоластики и гуманизма, жесткая логика и непререкаемые силлогизмы сочетаются с ярким индивидуальным стилем и увлекающей читателя манерой письма, а сознательно выстраиваемую нелепицу завершает ирония.

Прогулки, которые так любил Хёйзинга, впечатления от окружающего его родного ландшафта перекликаются с путешествием Эразма через Альпы. Colloquia Эразма — рассказы, беседы, шутки — с застольными беседами в доме Хёйзинги. Поэтическое отношение к истории отвечало его любви к театральным перевоплощениям, к сказке. Хёйзинга любил сказки Андерсена, больше всего — Старый дом и Гном у лавочника. Он и сам был прекрасным рассказчиком и неистощимым мастером на всякие выдумки. Сын Леонхард с восторгом вспоминает игры в «Похороненные города» — придуманные отцом шарады, где название города зашифровывалось игрой слов и смыслов.

Профессор истории Лейденского университета Виллем Оттерспеер опубликовал ряд книг по истории своего университета, с которым Йохан Хёйзинга был неразрывно связан с 1915 г. по 1940 г. Свою деятельность ученого он никогда не отделял от моральной позиции. В апреле 1933 г. Хёйзинга, как rector magnificus[6], выдворяет из университета главу немецкой делегации, уличенного в антисемитской пропаганде. 26 ноября 1940 года декан юридического факультета профессор Р. П. Клеверинга выступает с протестом против приказа немецких оккупационных властей об увольнении известнейшего юриста профессора Э. М. Мейерса, своего учителя, и других профессоров-евреев. Профессор Клеверинга арестован, студенты объявляют забастовку протеста. С 27 ноября университет закрыт вплоть до конца войны.

Нравственные качества Йохана Хёйзинги — непоколебимое чувство чести, мужественную верность благороднейшим идеалам — раскрывают нам многие моменты его биографии, нашедшие отражение в Письмах (1894–1945). Это и личная жизнь, и научные интересы, и драматические события, и картины природы, и отношения с современниками. Здесь и серьезные рассуждения, и забавные наблюдения, и юмор. В письмах наиболее заметна характернейшая черта стиля Йохана Хёйзинги: прозрачная ясность возникающего образа, излагаемой мысли.

Весьма своеобразная часть тома — Рисунки. Йохана Хёйзингу природа наделила многими дарованиями: он играл на фортепиано, писал стихи, у него был несомненный талант рисовальщика. Он рисовал всегда и везде: в школе, в университете, бывая у королевы, на заседаниях международных организаций. Его знакомые и коллеги ценили его талант и всегда ожидали от него новых рисунков. Это были дружеские шаржи, пейзажи, забавные сценки для детей, костюмированные портреты, зарисовки в собственных рукописях.

Среди многочисленных рисунков Хёйзинги, не связанных между собой, совершенно особое место занимает шуточный цикл на темы отечественной истории (1893–1895). Отточенное мастерство, занимательность, остроумие — какое чудесное дополнение к серьезной ученой деятельности, какое яркое свидетельство цельности, гармоничности этого выдающегося человека, продолжающего вот уже почти сотню лет удерживать симпатии множества людей во всем мире! Рисованная история Нидерландов интересна еще и тем, что жанр исторической карикатуры давал выход той стороне темперамента Хёйзинги, тому восприятию — и отношению! — к истории, какие он не мог реализовать в своих научных работах. Иронический смех, столь высоко ценимый Эразмом, как мы видим, неотъемлемая часть мировосприятия Хёйзинги. Без этого, несмотря на зловещие предвестья межвоенных лет, о чем он писал с таким горьким отчаяньем, он не мог бы считать себя оптимистом[7]!

Важная сторона деятельности Йохана Хёйзинги как писателя-моралиста, научно-публицистические книги которого оказывали большое влияние на современников и продолжают привлекать нас сегодня, предстает перед читателем в продолжении настоящего тома. Его составляют знаменитый очерк Тени завтрашнего дня (1935), статья Человек и культура (1938) и законченное незадолго до смерти и опубликованное посмертно культурологическое исследование Затемненный мир (1943).

Знакомством с жизнью и деятельностью Йохана Хёйзинги переводчик многим обязан монументальным исследованиям д-ра Антона ван дер Лема[8]. Особой благодарности в выяснении исторических и культурных реалий при работе над переводами заслуживает высококвалифицированная и бескорыстная помощь д-ра Сибрена Бринка.

Дмитрий Сильвестров

[1] Копирование и распространение данного текста без ссылки на автора и издание является нарушением авторских прав

[2] См.: Йохан Хёйзинга. Homo ludens/Человек играющий. Статьи по истории культуры. Айрис-пресс, М., 2003. С. 10.

[3] Д-р В. Оттерспеер выпустил в одном из наиболее почтенных национальных издательств книгу о Й. Хёйзинге (Willem Otterspeer. Orde en trouw. Over Johan Huizinga. De Bezige Bij, Amsterdam, 2006). Orde en trouw, порядок и верность, — слова, вынесенные в заглавие книги, — отмечают определяющие стороны личности Хёйзинги: упорядоченность профессионального подхода к многообразию документов и фактов, верность научным и моральным принципам. Книга, однако, в основном посвящена Хёйзинге именно как писателю, классику, которого до сих пор читают, переводят и комментируют.

[4] См. Избранные письма, II. 861, 863.

[5] Leonhard Huizinga. Herinneringen aan mijn vader. Den Haag, 1963.

[6] Почетная должность периодически избираемого научного и административного руководителя университета.

[7] См. авторское Предисловие к эссе Тени завтрашнего дня в кн.: Йохан Хёйзинга. Тени завтрашнего дня. Человек и культура. Затемненный мир. СПб., 2009.

[8] См. библиографию к статье д-ра В. Крюла, а также: Lem A. van der. Het Eeuwige verbeeld in een afgehaald bed. Huizinga en de Nederlandse beschaving. Wereldbibliotheek, Amsterdam, 1997.