Отрывок

Популярность стихотворения выходила далеко за пределы обычного круга ценителей символистской поэзии. «Блок „Незнакомки" стал любимцем толпы», -- с оттенком неодобрения отмечал С. М. Соловьев, а Ю. Н. Верховский в воспоминаниях привел эпизод, показывавший «причудливый лик подлинной славы» поэта: певичка «в достаточно дрянном кафешантане на Гороховой», узнав, что среди посетителей находится Александр Блок, продекламировала строки из «Незнакомки». «Началом, сердцем новой эры» творчества Блока назвал «Незнакомку» В. А. Зоргенфрей.
Сохранился целый ряд мемуарных свидетельств о том, как Блок читал «Незнакомку» перед аудиторией. В их числе -- воспоминания об одном из первых чтений на литературной «среде» Вяч. Иванова у него на квартире -- на так называемой «башне».
«Много прекрасных вещей, вошедших в литературу, прозвучали там впервые, -- вспоминает об ивановских „средах" С. Городецкий. Оттуда пошла и „Незнакомка" Блока». «Я помню ту ночь, перед самой зарей, когда он впервые прочитал „Незнакомку", -- кажется, вскоре после того, как она была написана им, -- пишет
К. Чуковский. -- Читал он ее на крыше знаменитой башни Вячеслава Иванова <...> Из башни был выход на пологую крышу, -- и в белую петербургскую ночь, мы, художники, поэты, артисты, возбужденные стихами и вином -- а стихами опьянялись тогда, как вином, -- вышли под белесоватое небо, и Блок <...> взобрался на большую железную раму, соединявшую провода телефонов, и по нашей неотступной мольбе уже в третий, в четвертый раз прочитал эту бессмертную балладу своим сдержанным,  глухим, монотонным, безвольным, трагическим голосом впитывая в себя ее гениальную звукопись, уже заранее страдали, что сейчас ее очарование кончится, а нам хотелось чтобы оно длилось часами <...>».

Среди слушателей блоковской «Незнакомки» тогда была Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал -- прозаик и драматург, жена Вяч. Иванова и устроительница «башенных» вечеров. Дружеская близость и доверительность, характеризующие постоянное общение Блока с Ивановым того времени, равно как и ощущение духовного родства и созвучности переживаний", распространялись и на его отношения с Зиновьевой-Аннибал. Обычно избегавший многолюдных сборищ, Блок регулярно и охотно посещал ивановские «среды», неизменно выступая там с чтением стихов'". Говоря об Иванове и Зиновьевой-Аннибал в письме к жене от 30 мая 1907 г., Блок отмечает: «Я, наверное, пойду скоро к ним -- очень люблю их обоих» (VIII, 186).

Отрывок

Мотивы «Заратустры» в цикле «Заклятие огнем и мраком»

Стихотворный цикл «Заклятие огнем и мраком» (первоначальное заглавие -- «Заклятие огнем и мраком и пляской метелей») был написан Блоком осенью 1907 г. (во второй половине октября -- первой половине ноября), в период возобновления частых встреч с Н. Н. Волоховой, и представлял собой как бы продолжение и
развитие «Снежной Маски» -- «дионисийского» цикла, созданного в январе 1907 г. В первой публикации «Заклятия...» и при переиздании цикла в третьем томе «Собрания стихотворений» Блока («Снежная ночь», 1912) составляющие его стихотворения были озаглавлены, причем, как указывал Блок в письме к В. Я. Брюсову
от 14 ноября 1907 г., высылая рукопись цикла в журнал «Весы», «заглавия составляют вместе одну заклинательную фразу». Эта фраза, возникавшая из сквозного связного прочтения заглавий одиннадцати стихотворений цикла, выражала в концентрированном виде его художественную идею: «(1) Принимаю -- (2) В огне -- (3) И во мраке -- (4) Под пыткой -- (5) В снегах -- (6) И в дальних залах -- (7) И у края бездны -- (8) Безумием заклинаю -- (9) В дикой пляске -- (10) И вновь покорный -- (11) Тебе предаюсь».

Метод конструирования связного поэтического текста («заклинательной фразы») из заглавий одиннадцати стихотворений непосредственно восходит у Блока, видимо, к поэме Ницше «Так говорил Заратустра». В «Песни опьянения», входящей в нее, заключительные фразы составляющих «песнь» фрагментов, выделенные курсивом, образуют в финале одиннадцатистрочную «песнь Заратустры»:

О, друг, вникай!
Что полночь говорит? Внимай!
«Был долог сон, --
Глубокий сон, развеян он: --
Мир —- глубина,
Глубь эта дню едва видна.
Скорбь мира эта глубина, --
Но радость глубже, чем она:
Жизнь гонит скорби тень!
А радость рвется в вечный день, --
В желанный вековечный день!»"

в другом месте поэмы о Заратустре эта «песнь» воспроизводится построчно: каждый из одиннадцати стихов сопровождается соответствующим ему количественным числительным («Раз! О, друг, вникай! Два! Что полночь говорит? Внимай! Три! Был долог сон», и т.д. (С. 252—253). Ницше пишет, что «имя» песни — «Еще  раз», а смысл ее -- «во веки веков!» (С. 359). Внутреннее задание «Заклятия огнем и мраком» -- «еще раз» претворить в поэтическую форму переживания, ранее воплощенные в «Снежной Маске» (посвящение цикла в автографах и первых публикациях: «И вновь посвящаю я эти стихи -- Тебе» —- соотносится с посвящением «Снежной Маски»: «Посвящаю эти стихи Тебе, высокая женщина в черном» и т.д.). В самом тексте «песни Заратустры», являющейся своего рода заключительной идейно-эмоциональной парадигмой всей поэмы Ницше, имеются образные и смысловые параллели с блоковским циклом, позволяющие высказать предположение о том, что, подобно тому как «Снежная Маска» пронизана «дионисизмом», через Вяч. Иванова генетически восходящим к Ницше так «Заклятие огнем и мраком» складывалось как целостная эстетическая система в значительной мере под знаком «Заратустры» (разумеется, это замечание не подвергает сомнению самостоятельной художественной значимости блоковского цикла и не исключает других литературных воздействий на него).