Отрывок

НИКОЛАЙ УГОДНИК - СТРАННИК НА РУССКОЙ ЗЕМЛЕ
НЕСКОЛЬКО ПРИМЕРОВ ИЗ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XX ВЕКА

Эта работа возникла из чтения цикла А.М. Ремизова "Николины притчи" (1924 г.) и сначала имела в виду только анализ одного из ремизовских жанровых экспериментов - обработки чужих, в данном случае фольклорных, текстов, представляющей собой балансирование между почти буквальным пересказом и смелыми авторскими инновациями. Затем выбранная тема получила некоторое развитие.
Основы эксперимента с фольклорным текстом были сформулированы Ремизовым еще в 1909 г., в связи с известной историей о плагиате. История глубоко задела Ремизова, и он не раз возвращался к ней в воспоминаниях, но не столько чтобы объясниться и оправдаться, сколько чтобы твердо определить тот свой взгляд на предмет, который он высказал по горячим следам и которого придерживался на протяжении всего своего писательского пути.
В 1909 г. Ремизов напечатал сказку "Небо пало" в своей версии и без ссылки на первоисточник - собрание Ончукова. Ответом на это была рецензия А.А. Измайлова "Писатель или списыватель", о которой Ремизов пишет так: "Измайлов уличает меня в плагиате. Приводятся параллельно два текста сказки "Небо пало": мой из "Скетинг Ринга" и оригинал из сборника Н.Е. Ончукова. Читать глазами, как это принято, видимой разницы никакой. Ссылаясь на справедливый приговор читателей, который может быть только один: сказка списана, а выдана за свою, Измайлов заканчивает торжественно: "как возможно терпеть в среде честных писателей подобного сочинителя, как г. Ремизов?"" . Решительно отвергая обвинения в плагиате, Ремизов изложил свой подход к авторскому пересказу чужого текста: "<...> при художественном пересказе, когда по сличении всех имеющихся налицо вариантов какой-нибудь народной сказки материалом является облюбованный, строго ограниченный текст, все сводится к самой широкой амплификации, т. е. к развитию в избранном тексте подробностей лишь к дополнению к тому тексту, чтобы в конце концов дать сказку в ее возможно идеальном виде. Что и как прибавить или развить и в какой мере дословно сохранить облюбованный текст, в этом вся хитрость и мастерство художника".
Источник двадцати пяти "Николиных притчей" - прежде всего известный сказочный сюжет о чудесном страннике-неузнанном боге, широко распространенный повсеместно и, конечно, в русской традиции: Господь со спутниками (св. Петр, св. Илия, св. Николай) ходит по земле и испытывает людей на гостеприимство, благочестие, щедрость и т. п. Обычно святые приходят в обличье убогих, нищих стариков, которым отказывают в милостыне, в ночлеге и т. п. Сюжеты, использованные в цикле, восходят в основном к русским народным легендам из собрания А.Н. Афанасьева . Обращение Ремизова к Николаю Чудотворцу мотивировано желанием понять, почему на русской земле это имя стало первым - именем русской веры - русским Богом.


Образ Италии и образ России
в последнем стихотворении Баратынского

«Беглец Италии, Жьячинто, дядька мой» остро ожил в памяти Баратынского в Неаполе, во время его первого и единственного путешествия в Италию. Ему, Giacinto Borghese, посвящено последнее стихотворение поэта «Дядьке-итальянцу», написанное в первой половине июня 1844 года, за считанные дни до внезапной смерти. Заключительные, прощальные строки этого длинного, почти эпического стихотворения (8 строф, 128 строк) звучат автоэпитафией:

О, спи! безгрезно спи в пределах наших льдистых!
Лелей по-своему твой подземельный сон,
Наш бурнодышащий, полночный аквилон,
Не хуже веющий забвеньем и покоем,
Чем вздохи южные с душистым их упоем.

Стихотворение Баратынского является основой «русской биографии» Giacinto, которая может быть восстановлена по нему едва ли не с большей полнотой и точностью, чем по иным источникам. «Благодать нерусского надзора» длилась долго: по словам Баратынского, «друг другу не были мы чужды двадцать лет»; связь не оборвалась со смертью Жьячинто – память воспитанника продлила эту связь еще почти на столько же, а стихотворение закрепило ее, «наследовав несрочно».
Предположительно, Боргезе покинул родину «году в 801-м. Когда французы пришли в Неаполь, Жьячинто возненавидел Бонапарта за приказ сдавать серебро <...>. Он бежал из Италии с грузом свернутых холстов <...>. Здесь он мыслил разбогатеть, ибо знал, по рассказам просвещенных людей, что в России ценят искусства. Он знал русских не понаслышке. Он видел русских, когда русская армия входила в Неаполь. Он видел их Суворова. На картинах Жьячинто прогорел <...>. В Маре он обрел кров, семью, детей» – Баратынский изложил биографию Жьячинто, пожалуй, более сухо:

Беглец Италии, Жьячинто, дядька мой,
Янтарный виноград, лимон ее златой
Тревожно бросивший, корыстью уязвленный,
И в край, суровый край, снегами покровенный,
Приставший с выбором загадочных картин,
Где что-то различал и видел ты один!

Потерпевший неудачу в своих коммерческих начинаниях, Боргезе, очевидно, попал в семью Баратынских в 1806 году, когда Баратынскому было шесть лет. Точная дата его смерти неизвестна; предположительно – вскоре после 1822 года2. Воспоминания поэта о «дядьке-итальянце» – это воспоминания о собственном детстве, о жизни в деревне и в Москве, о семейных событиях, печальных и радостных, о расставаниях и встречах в родном доме, обо всем, что полюбивший «призревшую» его «семью» Жьячинто переживал как ее член:

Участник наших слез и праздников семейных,
В дни траура главой седой ты поникал;
Но ускорял шаги и членами дрожал,
Как в утро зимнее, порой, с пределов света,
Питомца твоего, недавнего корнета,
К коленам матери кибитка принесет
И скорбный взор ее минутно оживет...

Последующее событие – смерть Баратынского на родине своего воспитателя – показало провиденциальность этого «обращения назад», к собственным началам, как бы подводящее итог жизни.