Г.-Ю. Х.: Я уже как-то сказал, что хотел бы прийти в нашем разговоре к выявлению связи между мирами представлений, которые складываются вокруг моря и вокруг бессознательного. Позвольте  мне начать эту предпоследнюю часть нашего разговора предложением из книги Ханса Блюменберга «Забота через реку переходит»: «Море — не такое, как земля. Если мы упадем на нее, она не колыхнется». Не потерпели ли мы тем временем в равной мере крушение и на море, и на суше? На море мы никогда не были дома, и на земле мы теперь уже не дома. Так где же нам место?

Есть ли у нас вообще возможность вновь вдохнуть жизнь в старые картины и мифы о теллурическом или океаническом первоэлементе? А если бы такая возможность была, то как бы нам помогло ее использование? Можем ли мы, должны ли мы, вправе ли мы снова присоединиться, например, к тем мифам о море, которые были созданы в XIX веке, к хтоническо-матриархальному миру пульсирующих возникновений и исчезновений Иоганна Якоба Бахофена, к «океанической прасиле» Людвига Клагеса или даже к идеям Жюля Мишле, который возвысил в своей книге «Море»
текучий первоэлемент, превратив его в «Великую Женщину Земного Шара», в «материнские воды»? Мишле называет море «несколько беспокойной матерью». Он вслушивается в «пульс моря», в «биение течений». Он чувствует «созревание, поток жизни», он наблюдает «созидающие и животворящие силы» моря, его способность сохранять суверенность, сопротивляясь влиянию даже самых больших впадающих рек. Он вчувствуется в собственную ритмику моря, бурно штормящего на поверхности и спокойного в глубинах, и постигает непостижимое разнообразие жизни в них, «географию темных нижних слоев воды».

Я могу теперь повторить свой вопрос: можем ли мы, должны ли мы, вправе ли мы снова присоединиться к этой метафорике, к миру этих представлений?

П. С.: Прежде всего я хотел бы сказать, что считаю эти цитаты просто выдающимися. У них — уникальная плотность и сила, способная сплачивать, увлекать и вовлекать; они дают проявиться
много большему, чем демонстрировала в XIX веке эпоха великих спекуляций вокруг первоэлементов. Тогда возвышенное было преобразовано в титаническое. Понятно, почему это произошло: ведь океан, который буднично и привычно бороздят суда, уже не выступает тем недифференцированным, чуждым первоэлементом, который знали люди античности; теперь он представляется огромной матрицей, невиданных размеров колбой, в которой протекают реакции; величайшим инкубатором. И Мишле стал гинекологом, изучающим эту титаническую матку. Здесь нужно, конечно, вспомнить о Жюле Верне, у которого еще яснее выражено преобладание технологии первоэлементов над поэзией первоэлементов — как это можно видеть в романе «Двадцать тысяч миль под водой» и в других книгах, действие которых разыгрывается в недрах земли и в мире пещер. Одновременно Бахофен начал свои штудии, проникающие в священные подземные обиталища — в могилы. Более поздние хтоники идут по тому же следу. Герман Брох в своем Горном романе» как бы суммировал теллурические познания пространств, а в «Смерти Вергилия» мы находим сферологические прозрения, связанные со всеми классическими первоэлементами. Мишле берет существовавший на протяжении тысячелетий миф о Матери, но связывает его уже не с телом емли, а с Океаном — и достигает, благодаря этому, сильного поэтического эффекта: мифология «нижнего» первоэлемента преобразует ся в полном соответствии с наступившей океанической эпохой. Не знаю уж почему, а океанология с этого времени становится уделом французов. 

Ну а теперь я должен сказать, как все выглядит с моей точки зрения: земля и вода для сферологии, как я ее понимаю, дают много импульсов, побуждающих к мышлению, потому что теория первоэлементов всегда была ключом для понимания парципативных отношений — отношений между частями. Это показывают недавно вышедшие прекрасные и важные книги, посвященные таким темам, — я имею в виду элементарную теологию Германа Тима и исследования о первоэлементах, проведенные Гернотом и Хартмутом Бёме*. И все же невозможно представить себе самого главного, ограничившись рассмотрением только двух тяжелых первоэлементов, — земли и воды. По моему мнению, наиболее родственен «сферическому» легкий первоэлемент. Поэтому третий том «Сфер» будет посвящен прежде всего феноменологии возду ха, и  речь там пойдет о технике, обеспечивающей дыхание, — отсюда и название «Пена». Пена — это не только продукт смешения воздуха и жидкости. Удивительно много материй способны к вспениванию — в том числе и твердые субстанции, такие как камень и стекло. Пены из искусственных материалов и металлов образуют целую ветвь в технологиях новых производственных материалов. Мой интерес направлен на связанные с пеной модусы образования пространства, потому что сферология современности требует описания множественности пространств. Ведь я хочу продемонстрировать, какой облик принимает мышление в отсутствие суперсферы как своего рода Божественного Шара. Таким образом, я работаю с теорией многокамерности воздуха и с теорией резонансных пространств.Но, вероятно, все же нужна и глава о пространствах, сооружаемых под водой, и, возможно, экскурсо формированиях пространств в подземных разработ ках, об этих темных штольнях и шахтах. Я некоторое время изучал кораблекрушения: как люди  какое-то время продолжали жить на затонувших кораблях — в тех пространствах, где остался воздух. При этом так и напрашивались ассоциации с современным католицизмом, который тоже использует образ воздушного пузыря. Некоторые вполне удобно устраиваются в таких остаточных пространствах; мне приходит на ум идиллия мюнхенских иезуитов, которые окопались на своих кафедрах позади церкви Святого Людвига — и думают, что прекрасно видят все, что происходит вокруг. Не в пример более притягательны мифы об Атлантиде и других подводных городах. В них проявляется мифотворческий потенциал необычайной силы, который волнует и возбуждает, причем по сей день — если вспомнить грандиозную подводную экспедицию в затопленный наводнением Нью-Йорк в фильме «Подводный мир» («Waterworld») — фильме, о котором больше нельзя сказать ничего хорошего. Короче говоря, я комментирую мир воды не в матриархальном аспекте — ведь о матери как вместилище и хранилище я уже сказал в «Сферах I» настолько подробно, насколько мог. Впредь я займусь главным образом теорией воздушных сред, теорией воздушных медиа — в физическом смысле и в метафо рическом смысле, — ведь воздух — это среда для разнообразных связей между коммуницирующими единствами. Благодаря ему голоса могут доходить до ушей, то есть обеспечивается голосовое сообщение между соседями, — техники, возможно, назвали бы опирающимся на воздух voice traffi c.

Г.-Ю. Х.: Тем самым на первый план выступает дальнейшее качественное развитие морской метафорики с выходом в метафорику воздушную. Концепт пены, как Вы его сейчас обрисовали, мог бы
придать новое значение народной поговорке «Träumesind Schäume»*. Если сны — это пена, то расширение толкования сновидений требует толкования пены.

П. С.: Как только феномен изначальной экспансии будет описан надлежащим образом, мы сможем понять сон как серьезное проявление способности к формированию сфер. По этой причине
человек, впавший в депрессию, часто уже не видит снов: у него парализуется способность испытывать пространственные переживания — под внешним давлением происходит крах, приводящий к такому бессилию. Наоборот, мир активного человека представляет собой изменяющийся комплекс экспансий и резонансов.