Анатолий Рясов

Бибилия, очищенная от непристойностей

«Великий запой» - вторая книга французского писателя Рене Домаля, опубликованная в русском переводе (не считая статей, изредка появлявшихся в сборниках, и стихов, вошедших в антологию поэзии сюрреализма). Помимо одноименного романа в роскошно изданный том вошли эссе и рассказы, написанные в разные годы. Если философский текст «Гора Аналог» (М.: Энигма, 1996) представил позднего Домаля, погрузившегося в индуизм и эзотерические учения, то новое издание скорее ориентировано на более ранние тексты писателя, написанные как в период деятельности группы «Большая игра».

Литературную формацию «Большая игра» (1928-1930 гг.), одним из основателей которой был Домаль, нередко представляют как мятежных братьев сюрреализма – молодых поэтов, не пожелавших идти в ногу с Бретоном, но придерживавшихся схожих художественных принципов. Однако тексты поэтов, составивших группу и издававших одноименный журнал, в большей степени наследовали традиции Альфреда Жарри и дадаизма (впрочем, название группы отсылало к эпатирующе-провокативному сборнику поэта-сюрреалиста Бенжамена Пере). «Большую игру» в равной мере увлекали хлесткая социальная критика, дальневосточная философия и погружение в сомнения, крайности, «пограничный» и рискованный опыт (неслучайно поэтический сборник Роже Жильбер-Леконта – ближайшего друга Домаля – вдохновил Антонена Арто на написание эссе, а Бретон в конце жизни сожалел о том, что слишком поздно почувствовал родство с поэтами «Большой игры»).

Еще одной темой, занимавшей Домаля на протяжении всей жизни, была онтология языка. Кажется, некоторые пассажи романа «Великий запой» и многие тезисы великолепного эссе «Клавикулы большей поэтической игры», могли бы вызвать интерес Вальтера Беньямина или Мартина Хайдеггера: «Если речь точно выражает лишь среднюю силу мысли, то только потому, что именно с такой степенью силы мыслит усредненное человечество… Если нам не удается ясно понимать друг друга, то винить в этом следует вовсе не имеющееся у нас средство общения»; «Всегда готовая произнестись, эта Очевидность есть единственная и наивысшая Речь, которая никогда не изрекается, но скрывается за словами поэтов и их подкрепляет». Это первородное, божественное Слово, предшествующее всем идеологиям, мифам, толкам и пересудам, слышалось Домалю сквозь политические лозунги, церковные ритуалы, литературные манифесты и брань подворотен.

Но одновременно едва ли не в каждом из опытов Домаля раздавался неумолчный раблезианский смех, который десятилетием спустя был как эстафета принят Коллежем патафизики, прежде всего – Раймоном Кено, Борисом Вианом, Фернандо Аррабалем. Роман «Великий запой» буквально переполнен гротескными и пародийными пассажами: «Как бы там ни было, игроки выкладывали на стол пригоршни оловянных солдатиков, миниатюрные танки, ювелирные пушечки, очищенные от непристойностей Библии, линотипы, макеты современных школ, фонографы, культуральный бульон всех инфицированных бацилл, миссионеров из папье-маше, пакеты кокаина и даже образцы поддельного алкоголя, причем такого паленого, что даже мы с проводником не решились бы его попробовать». Когда в начале 70-х гг., Фрэнк Заппа начнет издеваться над хард-роком, быстро превращавшимся в мейнстрим, эта манера будет напоминать опыт Домаля, надсмехавшегося над клише авангарда. Вот, например, заявление одного из персонажей-«нонкомформистов» из романа «Великий запой»: «Для меня смысл живописи – в том, чтобы отдавать форму и цвет прямому служению свободной конструктивной мысли, воспевать геометрию, абстрагировать абстрактное от его собственной абстракции, живопись – это синтетическая декалькомания динамизма объема в его релятивистской резорбции…»

Невероятно, но Домаль еще на самом раннем этапе своей литературной деятельности пророчески предугадал разницу в судьбах сюрреализма и «Большой игры». «Берегитесь, Андре Бретон: Вам грозит попасть в учебники по истории литературы. А ведь если мы и добиваемся какой бы то ни было славы, то славы быть записанными для потомков в анналы истории катаклизмов», - предостерегал он основоположника сюрреалима в письме 1930 года. Действительно, сюрреалистов неизменно отличала не только любовь к бунту и стиранию всех социокультурных границ, но и коммунистическая вера в прогресс, необходимость фиксации собственных заслуг – вроде открытия автоматического письма или синтеза ницшеанства с фрейдизмом. Домалю, напротив, подобная гордость за достигнутые результаты казалась суетливым мельтешением, потому что поэзия для него была тем пространством, где, «бесконечно преодолевая себя самого, поднимаясь над самим собой, человек достигает абсолютной ясности».

©Частный Корреспондент

Денис Безносов

Большая игра и Великий запой

«Гаргантюа и Пантагрюэль» оканчивается встречей героев с Божественной Бутылкой, которая изрекает всего одно слово – «тринк», что, по трактовке жрицы Бакбук, следует понимать как призыв испить жизни через «холодное вино» для полного ее познания. Вероятно, именно от этой максимы отталкивался в жизни и творчестве Рене Домаль (1908–1944), поэт, прозаик, эссеист, один из лидеров поэтической группы «Большая игра», бросившей вызов Андре Бретону и всему прежнему сюрреализму в его лице.

Будучи ярым сторонником «приемов деперсонализации, переноса сознания, ясновидения, медиумических возможностей», а также индуистской философии, йоги и прикладного онейризма, Домаль сумел не только испить вина и познать через него свое подсознание, но и запечатлеть в тексте увиденное по ту сторону рассудка. Так возник роман «Великий запой», задуманный как полумемуарная проза, повествующая о собраниях «Большой игры» и ее участниках, но впоследствии переработанный в трехчастное странствие героя по плоскостям собственного сознания.

Первоначальная задумка анекдотического рассказа о собраниях группы воплотилась исключительно в первой части. Блуждающие среди зарослей смысла и страждущие достойных ответов на свои крайне парадоксальные вопросы, персонажи первой части – изрядно пьющие интеллектуалы, старающиеся преодолеть свою духовную слепоту, – ведут бесконечные диалоги на патафизические темы.

Патафизика (квазифилософский термин Альфреда Жарри, предшественника французского авангарда ХХ века, являющий собой абсурдную версию метанауки) сыграла немаловажную роль в становлении концепции «Большой игры»; кроме того, рассуждениям о патафизике посвящен ряд эссе самого Домаля. Так, например, автор рассуждает о сущности патафизического смеха: «Патафизический смех – это глубокое осознание абсурдной двойственности, которая не может не бросаться в глаза; в этом смысле он является единственным человеческим выражением единства противоположностей…»

Отстранившись от этакой игры в бисер, герой Домаля из трех предложенных выходов (безумие, смерть и «низенькая дверь с табличкой «Медсанчасть») выбирает последний. За дверью его ждет некий антиутопический мир в духе Свифта и де Бержерака, в котором живут трезвенники, вслед за выпивкой бросившие думать. В этом мире все, как заводные куклы, ведомые духом трезвости, – ничего не познают, ни к чему не стремятся и не имеют представления об иной возможности существования. Вместо художников здесь обитают красильщики холстов, способные создать лишь абстракции, вместо литераторов – бесполезно болтающие Поэхты, Хироманисты и Крытики.

«Некоторые литераторы сочиняли якобы переведенные с восточных языков трактаты, в которых объясняли, как можно, практикуя соответствующие диеты и дыхательные упражнения, быстро заработать неврастению, невропатию, кахексию, деминерализацию, чахотку и наконец превратиться в труп».

Наукой в отрезвленном мире занимаются так называемые Сциенты, философией – Софы, ищущие богиню Софию, не покидая собственного кабинета; помимо них здесь живут Астроманты, Идилломанты, Хирологи, Иридоманты, Бурчаломанты и многие другие. Но вдруг герой проваливается в люк и покидает трезвый мир.

В третьей части герой вновь оказывается в доме, где проходили накануне пьяные посиделки друзей. Это болезненное возвращение к реальности влечет за собой внезапное желание во что бы то ни стало сохранить огонь в камине до восхода солнца; в результате сгорают мебель и одежда. Герой очищается от всего лишнего, реального во имя высшего самопознания, ознаменованного состоявшимся восходом.

«РАЗУМ, сущ. м.р. – вымышленный механизм, на который перекладывается вся ответственность за мыслительную деятельность» – такую формулировку обнаруживает в словарике главный герой «Великого запоя».

По Домалю, и разум, и его скупая продукция, и акт запоя, и посещение искаженного мира – это шаги на пути к обретению себя. Хотя, разумеется, все начинается с патафизического смеха.

©Независимая Газета

Игорь Гулин

Французский поэт, прозаик и мыслитель, последователь Георгия Гурджиева и переводчик разного рода восточной философии, Рене Домаль считается одним из младших сюрреалистов. Правда его вещи гораздо ближе не каноническим Бретону и Элюару и даже не лирическим умникам Преверу и Кено, а более старой, философически-хулиганской линии, идущей от Рабле через автора "Короля Убю" Альфреда Жарри. В романе "Великий запой" 1938 года, переведенном сейчас Валерием Кисловым, эти влияния не просто ощущаются, любимые авторы Домаля тут даже появляются мельком в качестве персонажей. Несколько героев, принадлежащих к разношерстной французской богеме, пьют и ведут абсурдные парафилософские диалоги. Русскому читателю они напоминают то, чем примерно в это же время занимались обэриуты. К примеру, открывается книга Домаля длинным рассуждением о том, как правильные звуки могут разрушать неугодные предметы, отчетливо рифмующимся с известной фразой Хармса о том, что поэтический текст должен быть способен разбить окно. В принципе, "Великий запой" — это роман-трактат о том, как отпустить мышление на свободу. В качестве практической иллюстрации этой достигнутой свободы русское издание романа сопровождается несколькими эссе Домаля.

©КоммерсантЪ

Ярослав Скоромный

Прочь из учебника литературы

Имя Рене Домаля в нашей стране по большей части продолжает оставаться неизвестным (хочется верить, что данная книга пусть и немного, но изменит сложившуюся ситуацию к лучшему). А между тем, в 1930-ые Домаль – активный участник литературных баталий, находящийся на передовой этого жестокого фронта и ведущий полемику с самим Бретоном, в то время безусловным лидером французского авангарда.

Переводчиком и составителем сборника, а также автором комментариев и замечательного послесловия выступил Валерий Кислов, среди заслуг которого, например, виртуозный перевод романов Перека. Объем книги не самый большой, однако, творчество Домаля представлено весьма обстоятельно. Сюда вошли: сатирический роман «Великий запой», впервые вышедший в 1938 году, а также избранные эссе и заметки из книг «Абсурдная очевидность» и «Сила слова». Для полноты не хватает разве что его поэзии, впрочем, по замечанию Михаила Яснова, у Домаля «нет ни одной страницы, где не звучал бы голос поэта».

Домаль – человек крайностей, личность мятущаяся и противоречивая – прожил яркую, но, как часто бывает в таких случаях, короткую жизнь. Кажется, он перепробовал все:  экспериментировал с парами бензина и углерода, с гашишем, кокаином и другими расширителями сознания, после чего сменил наркотики на увлечения эзотерикой и оккультизмом, увлекался альпинизмом, был вегетарианцем, играл в «русскую рулетку», самозабвенно штудировал труды по философии, в том числе индийской, самостоятельно изучал санскрит (его товарищем по занятиям санскритом была Симона Вейль – с будущим философом Домаль познакомился в престижном парижском лицее Генри IV). Интерес к эзотерическим доктринам, в конце концов, привел его в один из филиалов «Института гармоничного развития человека» Георгия Гурджиева – это случилось после знакомства в 1930 году с последователем мистика и композитора Александром Зальцманом и решением начать жизнь, посвящённую «экспериментальной метафизике». В качестве пресс-секретаря танцора Удай Шанкара он отправляется в начале 30-х в Нью-Йорк, но в итоге возвращается к занятиям литературой, занимается переводами, в частности, из Хемингуэя и известного популяризатора дзен-буддизма Дайсецу Судзуки.

Нищета последних лет жизни подорвала и без того слабое здоровье Домаля, болевшего туберкулезом. Он умер в 1944 году, в возрасте 36 лет, так и не завершив самое, возможно, лучшее свое произведение, роман «Гора Аналог». «Рене Домаль остановился на середине фразы», - напишет впоследствии в послесловии к «Горе Аналог» вдова писателя Вера.

Впрочем, несмотря на короткую жизнь, успел Домаль многое. Он пришел в литературу совсем юным, будучи еще лицеистом. Сегодня его имя принято связывать с сюрреализмом, влияние которого на все творчество Домаля более чем очевидно. Правда сам Домаль, как и остальные члены группы «Большая игра», одним из основателей которой он был, не спешил сближаться с Бретоном сотоварищи. Существенные различия между сюрреалистами и членами «Большой игры» изложены Домалем в «Открытом письме Андре Бретону»: «Чтобы найти аргументы против вашей «забавной науки», мы изучили все способы деперсонализации, изменения состояния сознания, ясновидения, медитации; мы имеем неограниченные возможности (в любых мыслимых направлениях) в йоге индусов, мы систематически противопоставляем лирический и сновидческий факты, изучаем оккультную традицию (но к черту живописность магии!), исследуем ментальность, называемую первобытной… И это еще не все». Здесь Домаль безусловно говорит о себе, о своем творчестве, которое было продолжением его жизни. Заканчивается письмо весьма характерным (и теперь уже можно сказать – пророческим) предупреждением: «Берегитесь, Андре Бретон: вам грозит попасть в учебники по истории литературы». Известная декоративность и ограниченность деятельности Бретона, превратившегося в своего рода Эмиля Золя от сюрреализма, разумеется, не могла удовлетворить максималиста Домаля. Стремление идти до конца во всем в итоге привело Домаля, подобно Артюру Рембо, фигуры, по собственному признанию писателя, наиболее ему близкой, к отказу от поэзии. В последние годы жизни Домаль пишет комментарии к переведенным им отрывкам из «Упанишад», «Ригведы», «Манавы-дхармашастры», «Панчатантры».

Многочисленные увлечения автора в полной мере отразились и в тех произведениях, которые вошли в эту книгу. Открывает ее роман «Великий запой», вызывающий в памяти произведения Свифта и Кэррола. Едкая сатира на современное Домалю общество соединяется на страницах романа, населенных Поэхтами, Крытиками, Сциентами, Софами и другими не менее замечательными персонажами, с самой причудливой и абсурдной фантазией. При этом, как и многие другие тексты Домаля, «Великий запой» тесно связан с ведической традицией, изучением и постижением которой писатель занимался всю жизнь. В этом смысле показателен еще один текст, включенный в книгу и крайне важный для Домаля. Речь о «Клавикулах большой поэтической игры», представляющим собой разделенную на 32 строфы поэму и авторские комментарии к ней, что позволяет связать, как пишет Валерий Кислов, «акт творческий и акт когнитивный».

Интересны и представленные в книги эссе и заметки – тексты, написанные на стыке жанров, объединяющие гармонично соединяющие острую наблюдательность и сюрреалистическую образность, холодную рассудочность и парадоксальность мышления, абсурдные высказывания и мистические прозрения.

©Московский книжный журнал