Книга «Волок» появилась на свет благодаря питерскому издательству Ивана Лимбаха. Говорят, это издательство весьма придирчиво отбирает произведения для публикации. Что попало печатать не будут. То, что книга появилась именно в Петербурге, имеет свой тайный смысл. Под одной обложкой объединены три дневника писателя: «Соловецкие записки», «Карельская тропа» и «Северный дневник». Название «Волок» Мариуш Вильк дал книге в честь Осударевой дороги, которая начиналась на берегах Белого моря, а заканчивалась на Балтике, куда военные корабли доставлялись или посуху волоком, или, где позволяли условия, по воде. Кстати, этот путь в свое время повторили строители Беломорско-Балтийского канала, а затем и сам писатель, путешествовавший на яхте по следам Осударевой дороги. Описание этой экспедиции есть и в книге «Волок». 

Мариуш Вильк называет себя человеком-дорогой. Это – особая философия странника, совершающего путешествие не столько по географическим маршрутам, сколько в глубь самого себя. Когда-то эта философия и привела его из Польши, где он был одним из лидеров подпольной организации «Солидарность» и доверенным лицом Леха Валенсы, на Север России. Если говорить о жанре, в котором он работает, то Мариуш склонен отнести себя к писателям «нон-фикшн». То есть к тем, кто пишет не выдуманные рассказы, а то, что пережили сами. Мариуш пишет о своей собственной тропе, которая проходит далеко от проторенных дорог: «Моя тропа капризно пишется: то петляет, будто от пули бежит, то вьется, кружится упрямо, водя носом по земле, то в завитушках плутает (словно в стародавних временах), то поблекнет и скроется в трясине, чтобы спустя мгновения вынырнуть по ту сторону…». 

На встречу с писателем в Доме книги пришло немало жителей северной столицы. Многие услышали интервью с Мариушем Вильком на радио «Эхо Петербурга» и поспешили в центральный книжный магазин, чтобы обзавестись собственным экземпляром «Волока». Брали автографы, задавали автору вопросы. И кто-то из толпы все пытал писателя: «Скажите, а где люди более счастливы: в Польше или в России?». Ответ Мариуша был краток: «Там, где рядом есть любимый человек!». Путешествуя по разным мирам, он вслед за другими исследователями пришел к выводу, что неважно, откуда и куда ты идешь, значение имеют только люди, которых ты встречаешь на своем пути.  В этой жизни он избрал роль странника, а не туриста, потому что турист смотрит на окружающий мир извне, а странник всегда пытается постичь происходящее изнутри. 

Вести Карелии 

Отъединившись от суеты и молвы, он изучает дневники и записки европейских “открывателей” Русского Севера, русские летописи, жития и жизнь русских святых, старинные путеводители. Ему одинаково интересны и археологические открытия эпох мезолита и неолита, и история русской колонизации со времен Новгородской Руси, история монастырей, “польский след” на Русском Севере, особенно четкий в период русской смуты начала ХVII века, старообрядческая Атлантида, эпоха петровских преобразований, освоение Севера в ХVIII и ХIХ столетии. И, конечно, события “новейшего времени”: сталинские лагеря, строительство Беломорканала, задуманное еще в ХIХ веке и реализованное с применением техники и средств Древнего Египта в ХХ. М. Вильк прошел на суденышке по Беломорканалу. “Путешествие от Белого моря до Ладожского озера — все равно что прочитать край, лежащий вдоль водной тропы, — будто книгу, писанную русскими колонизаторами Севера и английскими мореходами ХVI века, рабами Петра Великого и зэками Беломорстроя, иллюстрированную северной природой — камнем, водой, лесом — да карельским житием-бытием”. На страницах его книг мощные фигуры русских чудотворцев, совершавших встарь подвиги мученичества и ответственности, соседствуют с не менее значительными личностями новейших времен. По мнению писателя, жанр жития вполне применим к судьбам его знакомцев, ветеранов Великой Отечественной. Он усматривает черты протопопа Аввакума в В. Шаламове, повторившем опыт первых русских биографов — и в жизни, и в прозе. Изучая историю сталинских лагерей, он приходит к парадоксальным выводам. Его источники не только свидетельства, оставленные в первую очередь интеллигенцией. Он анализирует статистику, посещает территорию бывших лагерей, беседует с местными жителями, “простыми” обитателями бывших лагерных пространств, бывшими заключенными, охранниками. Мнение его не раз расходится с мнением А. Солженицына и даже чтимого им В. Шаламова. Конечная цель М. Вилька — различить, где растет дерево, а где “клюква”. Польский писатель постоянно стремится преодолеть стереотипы стороннего взгляда на Россию, не погрязнув при этом в не менее многочисленных представлениях русских о самих себе. Так, по его мнению, очередным стереотипом является утверждение, что русская Церковь всегда и полностью была подчинена светской власти. Нет, конфликты Церкви и власти обычны на Руси. Примеры? Столкновение Василия III с митрополитом Варлаамом закончилось для последнего казематом Каменного монастыря, мученическую смерть приняли и пошедший против воли Ивана Грозного св. Филипп, игумен Соловецкий, митрополит Московский и всея Руси, и патриарх Тихон во времена, когда Сталин примерял к себе роль Ивана Грозного. Обладая широким кругозором в области западноевропейской и русской философии, литературы, лингвистики, истории, М. Вильк полемизирует с учеными, писателями, публицистами настоящего и прошлого. “Но Россия — не Европа, так что, измеряя ее категориями европейской логики и польской грамматики, неизменно попадаешь пальцем в небо”. Он на собственном опыте постиг, почему отвлеченные понятия: демократия, свобода слова или права человека — на севере отходят на второй план, так как первостепенное значение имеют свет, тепло, вода. И хотя у М. Вилька есть возможность наблюдать каждое утро, как “мир рождается у меня на глазах”, радоваться, когда “день чист, словно глаза, промытыдобрым сном”, у него накоплен немалый опыт выживания в суровых условиях Севера (нужна вода, пробей полынью). “Русский писатель, пишущий по-польски”, постоянно сталкивается с проблемой неполной переводимости с русского на польский многих слов и понятий. Хотя бы потому, что некоторые явления российской действительности вне ее просто не существуют, а потому бессмысленно искать их эквивалент в польском языке. “Болтая с соотечественниками о России (по-польски!), мы говорим о разном”. О лингвистических проблемах подробно рассказано в предисловии переводчика. И сам М. Вильк неоднократно размышляет о трудностях взаимопонимания на лингвистическом уровне, переходящих и в другие сферы сосуществования народов. “Да-а, русский дух… но как перевести его на наш язык, не растеряв по дороге ни духа, ни запаха?” Несмотря на все языковые и ментальные нюансы, М. Вильк открывает Русский Север, открывает не только для себя, для европейского читателя, но, неожиданный и непознанный, и для читателя русского.

Журнальный Зал 

 Эхо Москвы