Есть такой цветок. Он растет на гарях, первый побеждает гиблое место. Путника на проселочной дороге встречает запах, очень тонкий — не все и замечают его, — это иван-чай благоухает, даже когда еще цветы не расцвели. А расцветут — сквозь веселый малиновый цвет на высоких стеблях просвечивает солнце: смотришь, на фоне голубого неба — красота!

По пути в деревню Любутка ранним летом в одном месте вдруг ветерок его запах доносит — цветет иван-чай. И пчелы и пчеловоды знают, что пойдет кипрейный мед, он у них славен.

К августу иван-чай отцветает, лихо закручивая красные кудри на страусовом пере соцветья, — и полетел по небу нежный пух, сверкая на солнце.

По прихоти своей ставлю я этот цветок эмблемой тех дел, которые делались для того, чтобы избыть людское сирот ство. В двадцатых годах ХХ века на пепелище революции и Гражданской войны собрала детей-сирот моя бабушка. Она вырастила их во время голода и уже лютовавшей советской власти. Мне представляется, что это сильные корни начала дела.

Следующее поколение не могло исполнить ее завещание, продолжить педагогический труд в силу особенных трагических времен в стране. Но отец мой отдал силы и талант сиротской земле. Я считаю, что это — стебель, неуклонно стремящийся вверх и принявший соки земли от корней.

Наконец, моя Любутка — пристанище для сирот, бывших собственностью государственных интернатов, мрачных заведений. Они выбрались из обстоятельств своего детства на волю, на солнце — конечно, это цветок из множества соцветий…

А после цветка — семена, они скромнее, размером меньше, но в них большой смысл. Пушинки-парашютики летят, серебрятся на солнце, а я пишу про них эту книжку.

Светает.

Как водится, торжественно явилось солнце. Ответно вспыхнула тумана чаша, до краев полна.

Босая пробегусь: в саду заросшем стоят цветы — майоры — на прямых стеблях, как бравые военные, честь отдают: пурпурный, алый, ржавый, малиновый — горят! Подол весь мокрый от росы…

А вот и зима, темно. Одна в избушке. Печь топится дровишками, запасенными с лета.

Вдруг резко в тишине мотор, людские голоса. Да что ж такое? Гости! Здравствуйте, нежданные-негаданные.

— Мы ребенка привезли!

Ахи-охи — городские люди. Тяжелая дорога, с дороги хочется поесть, прилечь…

Стелю постели. Руки ломит — болезнь и холод. Но нужно заправлять пододеяльники, без них не могут. Их уложила, взяла мальчонку, гляжу на жидкого такого ребятеночка… Не с луны ли ты, маленький принц, свалился на меня?

«Пойдем, дружок, в мою избушку». Понесла его по тропинке, а он как завизжит-заверещит, как ногами забьет. Мне же невдомек, что я Баба-яга. Да нет, не на курьих ножках моя избушка… Так кричал, так убивался, что оставила его спать с гостями.

Утро вечера мудренее. Дитё оказалось Гришей, ему четыре. Смотреть не на что — недокормыш белобрысый, никакой приметы, никакой краски. Одет так, слегка: трусишки с растянутой резинкой, колготки худенькие, рубашонка, куртенка, красный колпачок на одном ухе, и узелок с гуманитаркой. Но нет горшка! У нас удобства холодные, на горе. Да он меленький, пролетит в очко! Метель завивает…

А знакомый голос мне выговаривает:

— Вот тебе мальчишечка Гришка. Держи его над белым снежком, не роняй.
— Да я держу, держу, сколько еще?
— Всю жизнь…