Любая тропа имеет начало и конец. Когда-то, больше 10 лет назад, польский журналист, путешественник и беглец от цивилизации мегаполисов Мариуш Вильк поселился на берегу Онежского озера в купленном им старом деревянном (1913 года постройки) доме в деревне Конда Бережная. У него русская жена и маленькая дочь, для которой русский язык – родной. Но польские слова она тоже знает. Нынешняя книга дневников и эссе Вилька – это во многом разговор с дочерью Мартушей, это продолжение рассказа о своей жизни на Севере, о русско-польских перекрестках и созвучиях в истории и культуре.

И еще это книга о завершении важного этапа пути. Для путешествий, говорит Вильк, существует свой оптимальный возраст. Сейчас автор подошел к тому рубежу, когда уже лучше воздерживаться от дальних странствий и трудных дорог. Самое время превращать накопленные за прежние годы путевые впечатления в прозу, в устные истории. Теперь надо «писать мир» как художник, а не писать о мире как репортер, убежден автор. О бессмысленности вояжей говорил когда-то Юзеф Чапский, на «девальвацию фактов» при сверхактивной перемене мест обращал внимание Витольд Гомбрович. В этом Вильк согласен с двумя столь ценимыми им писателями-соотечественниками. Избыток путевых впечатлений на каком-то этапе жизни становится обременителен. «Для того, кто привык к неспешному ритму дня, путешествия унифицируют мир, а не обогащают. Иначе говоря, вместо того чтобы глубоко переживать каждое мгновение, вояжер по верхам несется навстречу собственной кончине». Поняв это, Вильк полюбил онежский берег с белыми, розовыми и кобальтовыми ночами, заглядывающими в окна.

Дом на берегу холодного озера стал для поляка духовной и жизненной пристанью – ведь он, по собственному признанию, может писать, «лишь имея перед глазами горизонт». Правда, пейзаж, и без того почти пустынный, здесь в последние годы совсем обезлюдел. Большие города высосали энергию из старых русских деревушек, сетует автор. Да и Конда Бережная ныне – почти призрак, топографический мираж. Иные страницы книги напоминают мартиролог жителей вымирающей деревни. 

Потому-то автору так интересны люди, торившие собственные тропы в разных сферах и пространствах. Поэт Адам Мицкевич, бродивший по горам Крыма; ландшафтно-экологический архитектор Петер Цумтор; Василий Кандинский (еще никому не известный как художник), приезжавший на Север с этнографической экспедицией; историк онежского судоходства Юрий Наумов; «судостроитель-каллиграф» Иван Вересов. И, конечно, Гомбрович, чья литературная судьба столь же парадоксальна, как и географическая, чей «Дневник» давно стал для Вилька любимой книгой и в каком-то смысле эталоном книги вообще. «В нем он мог комментировать себя сколько душе угодно, стать собственным критиком, толкователем, судьей и режиссером... Его «Дневник» – азартная игра с читателем». Вильк упоминает о Днях Гомбровича в Санкт-Петербурге, прошедших несколько лет назад.Тот сосед умер от инсульта, этот сгорел от рака, кто-то пьяным замерз в лесу, и лишь спустя многие месяцы нашли его скелет, добела выскобленный зверями и муравьями. У каждого свой путь. Вся эта книга, в сущности, о тропах, которые прокладывают люди. «Путешествие ничему вас не научит, если вы не позволите ему вас уничтожить», писал «философ Странствия» Николя Бувье. Цикл книг Вилька – запись духовной тропы. Этот многослойный дневник и сам в какой-то момент становится Тропой.

В озерном краю тропы пролегают не только по суше. Автор книги интересуется бытовой ролью и мифологией лодки в жизни Заонежья. В этих местах родился флот Петра I, здешний старинный фольклор густо населяют русалки. С судостроителями и историками судоходства Вильк давно на «ты». Он и сам здесь немало ходил водным путем и знает, чем соленый шторм отличается от пресноводного. Речная и озерная стихия – это тоже одно из воплощений русской души. Западная шкала, как убедился Вильк, для восприятия российского мира неприменима.

Он стал отказываться от предложений о дальних и опасных поездках. Отправляясь в редкие сейчас путешествия, выбирает нехоженые тропы, не избитые туристами маршруты. Побывав в Москве на ярмарке non/fiction и послушав, о чем там говорят, Вильк отмечает, что Захара Прилепина тоже «потянуло» на Север (роман «Обитель» тогда еще только готовился к публикации); в Бурятии он посетил старинный дацан, где режиссер Пудовкин когда-то снимал фильм «Потомок Чингисхана». В архибуржуазной и комфортабельной Швейцарии он нашел с кем поговорить о Лабрадоре и Приамурье.

К нему в Конду приезжают писатели, ищущие свой «дом странствий». То Василий Голованов, основатель геопоэтического движения (тропы его участников ныне разошлись, как и положено всем тропам), то Жорж Нива, знаток культурных перекличек России и Франции. «Пора заводить гостевую книгу», констатирует Вильк. Писателю нравится его дом, «погруженный в собственные мысли». Доски его обструганы особым старым способом, чтобы лучше стекала дождевая вода: теперь в этих местах дерево так не обрабатывают. Окно кабинета «восторженно таращится на озеро», отсюда Вильк наблюдает и ледостав, и ледоход. Он первым в округе узнает, что лещ в Заонежье пошел на нерест. Здесь оканчивается одна дорога и мерцает вдали какой-то новый неизвестный маршрут.

НГ