В первый том вошли публикации о древних философиях мира, от буддизма, джайнизма и зороастризма до стоиков, раннего конфуцианства и каббалы, а также по философии нового времени, от Юма до Кьеркегора и Ницше. Второй том посвящен мыслителям ХХ в., от Шпенглера, Камю и Ортеги-и-Гассета до Унамуно, Хайдеггера и Маркузе; в особые разделы выделены тексты о философии в России (Соловьев, Булгаков, Трубецкой, Франк). В общей сложности в издании представлено пять циклов; деление выглядит условным, поскольку принадлежит не автору, а составителю, но Кириллу Кобрину можно верить, в свое время он был редактором двух книг Пятигорского, опубликованных издательством «Новое литературное обозрение» при жизни мыслителя: «Введение в изучение буддийской философии (девятнадцать семинаров)» и «Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства».

Недоумение вызывает разве что определение жанра этих текстов в издательской аннотации– лекциями их назвать трудно, разве что лаконичными. Это не классические лекции университетских объемов, длящиеся час с лишним, а именно что беседы, как они названы во вступительных текстах, а если стремиться к еще большей точности – радиовыступления в чистом виде, занятие почетное, которым в ХХ в. занимались многие известные интеллектуалы Запада и Востока, начиная с Адорно и Томаса Манна; среди русских литераторов первыми вспоминаются Гайто Газданов и Виктор Некрасов.

Выступления Пятигорского доступны сегодня в виде звуковых файлов на сайте «Свободы» (спасибо аудиоархивисту радиостанции Ольге Широковой), большинство из них длились по 6–8 минут – время, достаточное для формулировки внятного высказывания и недостаточное, чтобы надоесть не слишком посвященной в профессиональные тонкости публике. У Пятигорского был особый дар ясного разговора о сложном – сказывался и собственный педагогический опыт (после окончания философского факультета МГУ он преподавал в сталинградской школе), и особенности мышления, привлекшие тартуских структуралистов: в свое время Ю. М. Лотман пригласил Пятигорского к совместной работе.

Каждый текст в книге предваряется подчеркнуто нефилософской вступительной заметкой (автор большинства из них – Кирилл Кобрин), позволяющей лучше понять не только контекст эпохи Пятигорского и его первых слушателей. Например, «Обращение к Чаадаеву» состоит из пятистраничного предисловия составителя и шести страниц выступления Пятигорского, видевшего в авторе «Философических писем» первого осознанного носителя самосознания в России, предтечу Сергея Булгакова. Пятигорский афористично описывает современников Чаадаева, называя Хомякова – религиозным, а Пестеля – политическим утопистом, «в целом гораздо больше идеалистом и меньше реалистом, чем Хомяков». Последний считал, что цивилизации в России нет и не надобно, а Чаадаев – что ее в России просто нет, и потому нигде не писал, будто русская цивилизация ниже европейской или выше какой другой.

Конечно, в веселые годы застоя появление в эфире западного радио философа уровня Пятигорского было связано с холодной войной, но в начале 90-х это уже была в чистом виде реакция на запросы и вопросы эпохи. Ранняя «Независимая», «Сегодня», «Столица», «Огонек» до перехода в глянец – эти и многие другие газеты и журналы вобрали в себя множество материала, по которому будут изучать духовную историю времени. Повсеместный взлет СМИ той поры особенно ценишь на фоне нынешнего их (само)удушения. Легко найти множество политических и экономических причин для объяснения произошедшей метаморфозы, но не стоит забывать и о психологическом факторе – об усталости и разочаровании самих интеллектуалов. Их надежда на просветительскую функцию массмедиа, стремление к эволюции у аудитории была уничтожена не только новыми реалиями журналистики, но и изменившимися, как казалось, предпочтениями самих читателей/слушателей. Подобное заблуждение опровергает интерес, проявленный газетами и журналами к сборнику Пятигорского – многие в качестве препринта напечатали накануне выхода тексты из двухтомника.

Ведоости

Arzamas

За свою профессиональную жизнь Александр Пятигорский (1929–2009), ученый-востоковед, участник Московско-Тартуской семиотической школы, друг и соавтор Мераба Мамардашвили, опубликовал несколько десятков книг, включая философские романы. Однако «его считали прежде всего «говорящим философом», да и сам Пятигорский предпочитал сочинению текста разговор с интересными ему собеседниками», — пишет Кирилл Кобрин, составитель двухтомника, главный популяризатор Пятигорского, сам часто бывавший его собеседником. В справедливости такой оценки может убедиться каждый, кто видел выступления Пятигорского: обаяние его мысли (как и его личный магнетизм) просто сшибали с ног. Пятигорский являл собой редкий пример свободного философа в еще недавно (и теперь снова все более) несвободной советской и российской действительности. Цикл лекций по истории религиозной и философской мысли, вошедший в этот двухтомник, появился благодаря стечению обстоятельств практического толка: это передачи, которые Пятигорский вел на «Радио Свобода», начиная с 1974 года, когда он вынужден был уехать из СССР и искать пропитания в эмиграции. Результатом стал лучший философский научпоп, который можно себе представить, прозрачный без упрощения, а историко-культурный контекст тем, к которым он обращается, воссоздают во вступительных эссе Кирилл Кобрин и ряд других авторов. У людей эпохи Википедии, одержимых коллекционированием анекдотов и фактов, которые в современной общественно-политической ситуации все больше напоминают «фактики» Ивана Карамазова, и сам мыслительный процесс оказывается как будто раздроблен на отдельные «смыслы». Результатом этого процесса становится поразительно низкая культура и содержательная ценность общественной дискуссии, которая каждый день как будто начинается с нуля. Пятигорский же говорит не об истории понятий, а об устройстве мышления, своего собственного и чужого. Поэтому даже для сведущего читателя, которому научно-популярная лекция о Сократе или Канте может показаться «повторением задов», разговоры Пятигорского представляют собой невероятную ценность, давая возможность наладить связность собственного мышления и понять логику чужого — условия, необходимые для всякого продуктивного диалога, то есть такого диалога, в котором рождается истина, не затуманенная эмоциональными всплесками и морализаторством. Говорит ли он о буддизме или о Карле Ясперсе, его рассуждение немедленно прикладывается к любому нашему спору в соцсетях и вообще повседневному мыслительному брожению, хотя бы такое — об искренности: «В буддийской этике она вообще не может считаться добродетелью: ибо сколь бы ни был искренним человек, остается неопределенным, насколько он осознает то, чтó он говорит. Искренность дурака так же этически бессмысленна, как ложь умного. Один не понимает, что такое правда, другой не понимает, что ее нельзя искажать».

The New Times