Prosōdia

Эхо Москвы

Радио Свобода

Натальи Горбаневской не стало 29 ноября 2013 года, и этот посмертный сборник — прежде всего попытка найти ей место в истории литературы. Ведь она была не только бесстрашным диссидентом или героиней песни Джоан Баэз, но и совершенно выдающимся поэтом. Три статьи и посвященная Горбаневской речь Томаса Венцловы сопровождают скромный сборник избранного с 1962 по 2013 год.

Мало где еще можно увидеть с такой откровенностью и ясностью прошедшие полвека российской истории, и не в датах и событиях, а в невидимых колебаниях человеческого духа. Так и выстраивается путь поэта: в начале героиня, словно андерсеновский стойкий солдатик-стихослагатель, бросается в жизнь, чтобы наверняка погибнуть. Но с каждым новым годом ее стихотворения наполняются совсем другой грустью: "И миновало. Что миновало? Все миновало.// Клевера запах сухой в уголку сеновала,// Шепот, и трепет, и опыта ранние строки,// Воспоминанье о том, как строги уроки// Лесенки приставной и как пылью сухою// Дышишь, пока сама не станешь трухою".

Коммерсант

Ставили поставец,
поставили ставень.
Овен среди овец
агнцу не равен.

Агиография
огнеупорна.
Горлинка райская
сыта по горло.

Овен пошел в овса,
воин — в сожженье.
Ставень повернулся,
Преображенье.

Сразу понятно, что стихотворение повышенно анаграмматично: сюжет развивается не благодаря внутренней логике завершенных образов, но силой созвучий, перетекающих друг в друга. Неожиданные сбои, слова со сходным звуковым обликом, но совсем другой интонацией, и образуют содержание стихотворения. Но общий сюжет можно понять, если представить эти стихи как “выразительное чтение”, но не образов или смыслов, не описаний или конфликтов, но уникальных для русского языка грамматических категорий. Превращение грамматических категорий в основную тему, которую и нужно выразительно разработать, говорит о том, что стихотворение примыкает к традиции поэтического экфразиса, который тоже “выразительное чтение” условных живописных образов, создающее впечатление, что мы действительно видим и знаем описываемое произведение. Грамматические категории становятся основой образов, образы описывают действие техники, а техника позволяет раскрыть целую сцену, достойную высочайшей живописи.

Грамматической темой первой строфы стал совершенный вид: поставец, представленный гостям буфет для посуды, оказывается ставнем, закрывающим роскошь гостеприимства от постороннего взгляда. Поставец ставили обычно на пиру, чтобы гости могли видеть богатство дома, богатую посуду: он приближал богатство к гостям, но делал его недоступным. Так и совершнный вид говорит об уже завершенном действии; и как мы увидим ниже, поэт искал такой эпифании (явления), которое противоположно выставке-поставцу. Овен среди овец, иначе говоря, слова, принадлежащие разным стилистическим регистрам, но при этом созвучные, оказывается не равен агнцу — слову тоже “книжному”, как и овен, но при этом не созвучному. Где нет созвучия, там нет равенства, потому что действие уже завершено, слово уже сказано, и утверждено неравенство высказываний, которое пока что может преодолеть лишь условно узор созвучий.

Поставец отличался от привычного нам буфета тем, что между верхней и нижней частью была не ниша для больших блюд, а закрываемый ставней сундук, где можно было хранить и припасы. Такой средней частью и выступает вторая строфа, темой которой оказывается страдательное причастие, в русском языке часто сближаемое с прилагательным. Разрыв между пониманием страдательного причастия в европейских языка (предикативно) и в русском языке (аттрибутивно) и становится темой. Агиография (жития святых) огнеупорна не потому, что описывает подвиги святых как нечто бессмертное, или потому что примеры мужества святых включают также мужество перед огненными пытками, но потому что она обладает таким неотъемлемым свойством, преданий о святых так много, что их не истребишь огнем, “всех не перебьешь”. Такое же изобилие в словах о рае — рай всегда ассоциируется с наслаждением, τρυφή, насыщением. “Сыт по горло” не значит “не могу больше есть”, но “насыщен так, что только об этом и могу говорить”. Как в первой строфе совершенный вид был выражением для мечты о том, чтобы все свершилось по-настоящему, так и здесь страдательный залог — мечта о настоящем голосе страдальцев.

Наконец, третья часть вводит долженствование, всякое действие, прежде описанное, оказывается не предметом желания и не предметом наблюдения, а долженствования. Овен должен быть сыт, а не сыт. Воин должен оказаться огнеупорен, а не огнеупорен по агиографии. Ставень должен повертываться, а не только быть установленным. В этом долженствовании только и можно обрести совершающееся как совершаемое здесь и сейчас, а не как совершившееся или как достаточный признак. Совершенное (совершенный вид и страдательный залог) преображается в событие.

Преображение и оказывается таким событием. Любое рассмотрение того, как изображается Преображение, начинается с совершившейся славы, которую видим мы: Апостолы были испуганы, и постигли эту славу-свет как событие не сразу. Далее как раз идет насыщение, “хорошо нам здесь быть”, что мы видим, как только начинаем всматриваться и видим не только световую вспышку. Наконец, апостолы постигают происходящее, когда оказываются участниками разговора, они должны быть в композиции, об этом говорит логика любого живописного изображения Преображения. Без скрытого экфразиса стихотворение Горбаневской было бы великим моральным поступком. С экфразисом оно стало и обоснованием новой поэтики.

Syg.ma