Новости

Дорогие друзья, из печати вышел роман «Кажется Эстер», написанный на немецком языке уроженкой Киева русскоязычной писательницей Катей Петровской.

Книга вызвала широкий резонанс и была многократно премирована, в частности, за то, что автор нашла способ описать неописуемые события прошлого века (в числе которых война, Холокост и Бабий Яр) как события семейной истории и любовно сплела все, что знала о своих предках, в завораживающую повествовательную ткань. Этот роман отсылает к способу письма В. Г. Зебальда, в прозе которого, по словам исследователя, «отраженный взгляд — ответный взгляд прошлого — пересоздает смотрящего» (М. Маликова).

Роман удостоен премии имени Ингеборг Бахман, премии Strega Europeo, литературной премии города Аален Шубарт, премии Эрнста Толлера и литературной премии Aspekte. Книга переведена на двадцать языков.

Из Послесловия:

«„Кажется Эстер“ — моя единственная книга, и написана она по-немецки. Честно говоря, для меня самой это стало неожиданностью. Я начала учить немецкий, будучи уже взрослой, но в языке была новичком и писала книгу, словно заново стала подростком. Может, это сказалось на несколько наивной интонации: человек смотрит на мир и никак не может принять ни автоматизм слов, ни логику насилия, ни идею предопределенности истории. Я учила язык по ходу письма. По-русски я понимала и ореол слов, и стилистику. Немецкий же был далек, как мечты романтиков, и вот туда, в этот немецкий, хотелось попасть как в область недостижимого. По-немецки вообще было непонятно, кто я, кто пишет и сколько у пишущего персонажа жизней.

Хотя книга написана по-немецки, она возникала как бы между языками, в стереоэффекте языков. И конечно, меня мучил вопрос, как вернуть ее в лоно родного языка, когда она так отчаянно сопротивлялась и не хотела, чтобы ее писали по-русски? Возможно ли ее перевести вообще? Тем более что „Кажется Эстер“ — не о памяти, а о самом переживании события, о личном опыте и о человеке, который всем своим существом ощущает городские раны, видит город в соприсутствии времен. (...)

Немецкий язык стал тем буквальным способом „онеметь“ , потерять дар речи, единственным приемлемым для меня способом писать о потерях, о том, что невозможно ни починить, ни замолить, ни разрешить никаким ритуалом. То есть обретение немецкого было одновременно и возможностью писать и принятием собственного онемения. (...)

Мне повезло, что блестящий переводчик Михаил Рудницкий взялся за мою книжку. Он мужественно рискнул перевести текст, у которого, в сущности, нет оригинала, и который весь построен на межъязыковой игре. Переводить книгу автора, который знает язык перевода, тяжело, а когда это еще и родной язык — в особенности. Ведь надо создать какой-то новый образ, зная, что автор может и не узнать себя. Открытость переводчика оказалась и для меня захватывающим путешествием в родной язык. Михаил Рудницкий потратил немало сил, чтобы убедить строптивого автора в том, что это другая книга, и она имеет право на существование. (...)

Может быть, мне очень хотелось объяснить кому-то, может, даже самой себе, а заодно и людям, живущим в Германии, что от Берлина до Киева такое же расстояние, как от Берлина до Парижа. Моя книга возникла на пересечении бессилия и гнева. И дело не в патриотизме, а в памяти места, во внутренней необходимости описывать, в каком пространстве мы выросли или находимся, пусть и в жанре прогулки. Киев — удивительное и трагическое пространство на сломах культур. О катастрофах, в которых гибнут миллионы невинных людей, невозможно рассказать до конца. Но мне очень хотелось, чтобы Киев был на европейской карте сопереживания».