Сборник малой прозы едва ли не самого великого европейского модерниста из ныне живущих может служить обзорным путеводителем по его творчеству. «Путешествие...» открывается дебютной повестью Надаша «Библия» и заканчивается его последним на текущий момент рассказом «Соль жизни». Смысловой и художественный центр небольшого издания — рассказ Надаша о клинической смерти от инфаркта, которую он пережил в 1993 году, в 51 год.

Полный текст на портале «Горький».

Из 7 текстов, представленных в книге (есть еще весьма познавательное послесловие Ольги Серебряной «Петер Надаш придумывает, как говорить о мире»), самыми впечатляющими мне показались «Библия» и «Собственная смерть».

Первая новелла обманчиво проста (Ольга Серебряная называет ее наивной), но мне кажется, что мастерство Надаша уже в «Библии» совершенно очевидно. Мальчику Дюрике, рассказчику, повезло родиться в элитной семье: его родители – образцовые венгерские коммунисты. И поначалу персонаж не вызывает симпатий. Это типичный мальчик-мажор, избалованный, трусливый и с пугающими садистскими наклонностями. Его, казалось бы, раз и навсегда устоявшийся взгляд на мир меняет общение с Сидике – деревенской девушкой, ставшей прислугой в доме.
Забавная деталь: мама Дюрике называет Сидике членом семьи, но последняя зовет хозяйку дома не иначе как «барыня». Ощущает свою власть над Сидике и главный герой, в кульминационной сцене доведший девушку до слез при помощи той самой Библии из заглавия.

Не буду пересказывать всех перипетий сюжета, скажу только, что Надашу в ранней вещи удалось убедительно показать превращение эгоиста в человека, способного к эмпатии, готового подставиться под удар ради Другого. Дюрике постепенно начинает осознавать несправедливость своих суждений и чудовищность поступков. И это осознание приводит к переменам и во взгляде на действительность, и в манере повествования.

Если герой «Библии» открывает для себя другую жизнь, новый мир, то повествователь из «Собственной смерти» подробно рассказывает о переживании финала человеческого пути. Герой сначала сталкивается с таинственным недомоганием, а после – с нехваткой кислорода. Вязкий кошмар надвигающегося инфаркта описан действительно впечатляюще. В мельчайших деталях, покадрово показаны метания персонажа по городу в поисках кислорода, полноценного глотка воздуха, сопровождающиеся навязчивой мыслью о недочитанной верстке – последнем незаконченном деле, очень важном деле: последнее всегда кажется самым значимым. Блестяще обыгрывается антитеза плотского и духовного в «больничных» сценах, когда одно «я» цепляется взглядом и словами за земной мир, а другое уже наблюдает за врачами из некоей потусторонней пещеры или тоннеля, ведущих то ли на тот, то ли на наш (но в другом физическом воплощении) свет.

Текст рецензии на LiveJournal.

«Читатель и остается завороженным этим повествованием, и задает резонный вопрос: «А что же такое “Я”?»

Собственно, во всех произведениях, собранных в «Путешествии вокруг дикой груши», Надаш проделывает эту тщательную операцию проверки на истинность. Предметом сомнения может стать кто угодно и что угодно, от прекрасной незнакомки, встреченной в поезде, до самого венгерского народа».

Михаил Калужский, «Москвич Mag»

«В конце «Собственной смерти» Надаш описывает опыт клинической смерти. Отключившись в больнице, куда он еле добрел, он оказывается в новом измерении, где кончаются концептуальное мышление и чувственное восприятие. «Великая ярмарка сенсуальности, — как пишет автор, — завершилась». Надаш парит в разлитой по всей вселенной вневременности, как в универсальной материнской утробе, и совсем не хочет возвращаться назад — в тот мир, куда его пытаются вырвать врачи. Ему хорошо, и это блаженное первозданное Ничто, где, как и в нашем мире, «есть расстояния, но нет воздуха», примиряет нас, как великое обетование, с тем мрачным удушливым местом, где мы пребываем сейчас. В конце концов, вдруг удушье этого мира — это только подготовка к божественному вакууму мира грядущего?»

Николай Родосский, «Прочтение»