«В новый том ее трудов, переведенных знатоком ее наследия Петром Епифановым, вошли статьи и письма, которые можно назвать общественными декларациями или манифестами. Между двумя мировыми войнами философия перестает быть кабинетным делом: даже если ты занимаешься Фомой Аквинским, ты соотносишь это с парламентскими бурями и дипломатическими потрясениями. Бежать в науку от современности можно, но это просто будет эпизодом присутствия тебя в современности, и живший в нейтральной Швейцарии писатель Герман Гессе в романе «Игра в бисер» (1942) показал, что современность настигает всех нас».

Александр Марков, «Учительская газета», «Праведность внимательных»

После опубликования четырехтомника тетрадей Симоны Вейль (1909 — 1943), начатого издательством в 2015 году, сборник ее текстов и писем «как мыслителя политического» (в платоновском, разумеется, смысле) может восприниматься эпилогом к ее рабочим записям. Тем более что в них видно, как именно французский мыслитель разрабатывала, разминала темы своих эссе. Ну, или же, напротив, можно пойти иным путем — для начала прочитав именно эту монументальную книгу, сформированную из произведений последнего десятилетия жизни этой странной, харизматической фигуры, еще только-только начинающей развиваться во что-то гениальное. Не успела, не смогла, хотя произведения, включенные в сборник, самодостаточны и глубоки. Эффектны и красивы. Тем более что Петр Епифанов (подобная работа проведена им в каждом из томов наследия Вейль) снабдил все опусы Вейль и даже переходы между ними сопроводительными записками. В них Епифанов восстанавливает исторический, биографический и культурный контексты появления тех или иных статей и писем, использовав для этого все жанровые и дискурсивные возможности. Одни его максимально подробные и удобные комментарии чего стоят! Большая, академическая и крайне уютная (человеколюбивая) работа, превращающая ворох разрозненных бумаг и публикаций в многослойное и объемное повествование.

Впрочем, Вейль, с ее трагической и немного нелепой (все не как у людей) судьбой и исключительной глубиной интенций, возникающих из какой-то безбрежной, гипертрофированной эрудиции, того действительно стоит. Хотя бы вот как выдающийся пример стойкости в годину самых трудных испытаний внутри мировой войны и оккупации родины, на время полностью изменивших породу социума. Вейль, казалось бы, сочетает в себе противоположные начала — экзальтированный католицизм с рафинированным, сугубо западноевропейским индивидуализмом, помогающим ей любить, изучать и цитировать древних авторов; а умение поместить себя в центр мира и даже отчасти стать этим самым центром сочетать с отказом от себя и собственных желаний (стремление «быть никем» к концу жизни становится чуть ли не самой важной целью воли Вейль), своенравия и бытовых привилегий.

«Политическому тоталитаризму… Симона противопоставляет идею религиозно-мистической революции, имеющею целью максимально освободить ум и совесть человека от социального давления, оставить один на один с Богом — но Богом не всемогущим, карающим, судящим, а Богом страдающим в лице нашего мучимого, отверженного, гибнущего собрата…» (Петр Епифанов)

Нынешний том состоит из нескольких тематических блоков. Лично мне самым близким показались тексты Вейль, так или иначе завязанные на интерпретации древних и старинных текстов, актуализация их в современном контексте («Не будем заново начинать Троянскую войну», «Размышления о повиновении и свободе», «„Илиада” или Поэма о силе»), где в одном из них она и вводит понятие «наименьшего зла».

Далее следует подборка «Некоторые размышления об истоках гитлеризма», а также три фрагмента и эссе о марксизме («О противоречиях марксизма», «Существует ли марксистское учение» и «О марксизме»), которому противопоставлен цикл «Формы наивной любви к Богу» («Любовь к ближнему», «Любовь к красоте мира», «Любовь к религиозным практикам», апология «Дружбы», «Любовь неявная и любовь явная»). Здесь, видимо, и проходит центр сборника, которым Петр Епифанов сделал «Любовь к Богу и несчастье», важнейшее размышление Симоны Вейль, которому, если судить по ее рабочим тетрадям, она придавала какое-то особенное значение. Важно, что ей удается быть оригинальной и неповторимой даже в богословских исканиях, максимально далеких от выхолощенной риторики.

Далее идут «Размышления о пользе учебных занятий для воспитания любви к Богу», «О молитве „Отче наш”», «Разрозненные размышления о любви к Богу», фрагменты с «Теорией таинств» и материалы к незаконченному трактату «Ускорение», плюс письма с какими-то удивляющими пересечениями и рифмами уже к мучительствам нашей эпохи.

Источник. 

В этом году издательство Ивана Лимбаха выпустило сборник статей и писем французской христианской мыслительницы Симоны Вейль. Известны слова Сергея Аверинцева: «Если XXI век — будет, то есть если человечество не загубит своего физического, или нравственного, или интеллектуального бытия, не разучится вконец почтению к уму и к благородству, я решился бы предположить, что век этот будет в некоем существенном смысле также и веком Симоны Вейль». Да простят меня иронически настроенные читатели, но, очевидно, прямо сейчас мы проходим проверку выпавшего нам века на право соответствовать такому званию. Тут я предлагаю прочитать обстоятельное интервью Петра Епифанова, переводчика как этого сборника, так и четырех томов «Тетрадей» Симоны Вейль. Оно содержит очень ценные рекомендации по тому, как читать тексты Симоны, а также, в сжатой форме, некоторые зерна ее мысли — в частности, о важности трепетного внимания к окружающему миру, о важности сосредоточенного взгляда по направлению к истине.

«Симона Вейль — одна из самых ярких фигур французской религиозно-философской мысли XX века и участница французского Сопротивления. До конца Второй мировой войны она не дожила — в 1943 году умерла в английском Эшфорде.

Когда в 1936-м в Испании началась гражданская война, Вейль поняла, что не может оставаться в Париже — для нее это было подобно дезертирству, ведь в Испании она бывала и страну эту любила. Философ уехала в Барселону, где примкнула к анархистам, мечтая бороться за левые идеи. Пробыла она здесь недолго и покинула Испанию против своей воли.

В письме писателю Жоржу Бернаносу она рассказывает о нескольких кровавых военных сценах, свидетельницей которых стала в Испании: «В Барселоне в ходе карательных акций в среднем убивали по пятьдесят человек за ночь», — пишет она. Завершает послание Вейль таким эпизодом: «Однажды два анархиста рассказывали мне, как они, вместе с товарищами, схватили двух священников. Одного убили в присутствии другого выстрелом из револьвера, а другому сказали, что он может идти. И когда он сделал пять шагов, застрелили. Тот, кто это рассказывал, очень удивлялся, что мне не смешно». Вейль была поражена этим показным равнодушием и готовностью убивать механистически. 

Поездка в Барселону сформировала ее отношение к войне. Первый и главный вывод, к которому приходит Вейль, — война самодостаточна, бесцельна и не имеет разумных оснований:

Война опирается не на рацио, не на логику, пишет Вейль. Ее побудительные причины — мифологизация абстрактных понятий и, как следствие этого, их обессмысливание. «Национальный интерес» или «защита национальных интересов», «патриотизм», «справедливость», все те громкие слова, которыми обыкновенно оправдывают военные действия, которые как будто обретают величие и пишутся с большой буквы, при ближайшем рассмотрении предстают пустыми. Это идолы, требующие человеческих жертв. По мнению Вейль, любая общая категория — капитализм, коммунизм, демократия — вне предметного, качественного, содержательного анализа превращается в миф и легко может стать знаменем агрессии.

Война, продолжает автор, — это насилие, то есть наиболее яркое проявление силы, на которой держится любая власть. А суть власти — подчинение большинства меньшинству и даже преображение большинства в беспомощную жертвенную массу (с этой точки зрения Вейль рассматривает тоталитарные режимы Гитлера и Сталина). 

Одно из самых впечатляющих эссе в сборнике Симоны Вейль — «Илиада, или Поэма о силе» — посвящено, собственно, силе, которая превращает человека в камень, делает его бесчувственным к убийству, то есть обесчеловечивает. Вейль подробно и внимательно разбирает гомеровский эпос как своего рода архетип войны:

Античность вообще для Симоны Вейль значима как инструмент, многое открывающий в современности, позволяющий увидеть, что скрывается под маской новой, наукообразной мифологии. Например, размышляя об истоках гитлеризма, Вейль включает в свою обширную статью главы «Гитлер и внешняя политика Древнего Рима», «Гитлер и внутренний строй Римской империи». Рассматривая учение Маркса («Капитал» Симона Вейль, по ее собственному признанию, прочла в 14 лет), она обращается к античной философии. В немалой степени пристальный интерес к античности изменил если не социальный темперамент Вейль (бедность, насилие, угнетение, несправедливость оставались для нее важнейшими темами), то ее взгляд на развитие цивилизации, ее переход к онтологическим проблемам.

Эссе, посвященные вопросам веры и религии («Формы неявной любви к Богу», «Любовь к Богу и несчастье» и другие), также вошли в этот том».

Николай Александров

Когда мы с переводчиком книги, Петром Епифановым, чуть больше года назад представляли в московском «Фаланстере» переведённую им же последнюю, четвёртую книгу «Тетрадей» французской мыслительницы Симоны Вейль (1909–1943), мне подумалось о ней — как о необходимом собеседнике здесь и теперь — словами нашего поэта: «Дай нам руку в непогоду, помоги в немой борьбе». И вот, вышел сборник (в каком-то смысле его можно рассматривать как продолжение изданных тем же Иваном Лимбахом «Тетрадей» — лаборатории её мысли), в котором Симона делает именно это. На тексты, вошедшие сюда, можно опираться — притом (ещё гораздо прежде, чем философам и теоретикам чего бы то ни было) именно частным людям в своей частности и одинокости, потому что Вейль и сама была такой.

В этом сборнике — статьи и письма, уже выходившие ранее, также в переводе Епифанова, в составе книги «Формы неявной любви к Богу» [1], которые переводчик теперь дополнил некоторыми другими текстами последнего десятилетия её жизни. За этим стоял сознательный отбор — Епифанов прямо говорит об этом в предисловии: «…я был намерен представить российскому читателю пусть ещё далеко не полный, но более детальный, чем в прежних моих переводческих работах, портрет Симоны Вейль как мыслителя политического».
Правда, слово «политический» тут надо воспринимать с большими оговорками: «…в том несегодняшнем смысле, в котором употребил бы такую характеристику любимый ею Платон».

Мне кажется важным обратить внимание на особенную позицию Симоны внутри её времени. Она говорила на языке этого времени, знала этот язык — но проблематизировала его, самим способом своей речи (кстати — предельно ясной) — и говорила совсем не то, что её время на правах очевидностей твердило со всех сторон. Несомненно созданная из вещества того же, что и первая половина европейского XX века, прекрасно знавшая тенденции времени и сама их прожившая (таково увлечение марксизмом, в котором она в конечном счёте разочаровалась), отвечавшая на его жгучие вопросы, Симона была внутри него очень нетипична (и тут мы можем видеть, что та эпоха давала и другие, помимо известных нам типичных, возможности мышления, понимания, поведения, которые осуществляла, может быть, одна Вейль) и не слишком вписывалась в характерные для него общности. (Как здесь не вспомнить слова другого нашего поэта, современницы Вейль: «Одна из всех — за всех — противу всех».)

Полный текст.