Несколько слов о «Трилогии войны»

1
Читатель держит сейчас в руках книгу, которую я — по крайней мере, на сегодняшний день — считаю чем-то вроде своего литературного Эвереста. Она переведена на русский язык, подаривший нам столько литературных шедевров, и для меня это большая удача и честь.
Да не введет читателя в заблуждение заглавие этой книги — в ней нет описаний битв и прочих военных событий, нет-нет. Речь здесь идет скорее об изнанке, обратной стороне мира, переживающего войну, о физических и духовных следах, об осадке, который войны оставляют в маленькой жизни каждого человека, и о том, как эти незаметные следы порой невероятно разрастаются и порождают цепь событий, пронизывающую пространство и время.
Я не представляю себе романа или любого другого литературного жанра без поэзии; поэзия для меня — главная движущая сила повествования, но также и то чувство, которое должно остаться у читателя, когда он заканчивает последнюю страницу: чувство, что он только что присутствовал при развернутой метафоре мира, но не затемняющей его, а, напротив, высвечивающей. В данном случае изначальная идея также была, безусловно, поэтической, и пришла она ко мне в месте, описанном в этой книге, — на северо-западе Испании, а точнее, на острове Сан-Симон, где в силу различных исторических обстоятельств (войны, эпидемии, концентрационные лагеря и т. д.) умерло множество людей. Самая большая социальная сеть существует не в интернете: это сеть, объединяющая живых и мертвых, и каждый из нас так или иначе связан с кем-то погибшим на той или иной войне. За спиной у нас — легион душ, они стучатся в наши двери, чтобы открыть нам, кто мы такие. Сегодня, как никогда, нашу идентичность — изменчивую, сетевую, крайне сенсорную — можно понять, лишь вступив в диалог со всеми этими безымянными телами, что мы так долго разбрасывали по пустыням, океанам, обочинам дорог. Потому что мертвые никогда не бывают полностью мертвы, а мы, живые, никогда не бываем полностью живы.

Все три взаимосвязанных романа, составляющие «Трилогию войны», зиждутся на этой аллегории, и каждый из них динамичен: они отправят читателя в сотни физических и символических путешествий, включая путешествия внутри путешествий. Ничто в этих романах не принимается как само собой разумеющееся и ничто, удручающее человека, им не чуждо. Это поэтико-научное исследование настоящего, и, чтобы провести его, я собственным способом описываю мир. В «Трилогии войны», не отказываясь от других своих литературных проектов, очень разных по жанру, и своей приверженности поэтико-реалистическому принципу, я пытаюсь достичь ранее неведомых мне областей, сплести сеть, иным образом связывающую самые разные территории, как глубоко личные, так и антропологические, и социальные. Можно сказать, что в этом романе задается вопрос: что происходит, когда свет мертвых звезд проникает в живые? «Трилогия войны» описывает необычайную и в то же время такую близкую всем нам вселенную, словно повествователи в ней — поголовно антропологи, изучающие задворки нашей повседневности. По крайней мере, к такой эстетике я стремился. Читателю судить — получилось или нет.

2
Я сам не вполне осознаю, как пишется столь протяженный и калейдоскопический роман. Работа заняла шесть лет. Одно могу сказать точно: я не опирался ни на какую предварительную структуру, текст создавался постепенно, исключительно вследствие обдумывания моих личных творческих и жизненных выборов, сплетался в сеть параллельно с моим домашним житьем и моими путешествиями в разные уголки планеты. Писать — значит порождать нечто органическое, создавать прежде невиданное тело, и для этого я погружаюсь в то, что можно было бы назвать «режимом сети»: становлюсь внимателен к метафорическим связям всех попадающихся мне в жизни деталей и к их совокупности, которая неподвластна моему пониманию, — но я догадываюсь, что она важна и заслуживает изучения. Иначе говоря, если мир — живой организм, то и литературные тексты, на мой взгляд, должны обладать живой структурой. Именно это я понимаю сегодня под «реализмом» — не наивное приближение к действительности с рационалистской целью описать ее точно и подробно, а многосоставный (если не сказать «сложносоставной») реализм. «Трилогия войны» очень глубоко укоренена в реальности, но высказана эта реальность то в поэтическом ключе, то в магическом, то в естественно-научном или антропологическом — в любом случае это слегка расфокусированный взгляд на, казалось бы, давно устоявшиеся вещи, позволяющий увидеть и помыслить их по-другому.
Познавать мир — значит не просто знакомиться, но и создавать его в словах. Даже когда мы пассивно созерцаем образ, мы переводим его на язык слов. Иногда те, кто хочет похвалить мой роман, говорят, что он написан «очень кинематографично», — но мне интересно как раз противоположное: создавать вымысел с помощью написанного слова, вымысел, который не станет тут же переводиться на язык образов — для создания миров на основе образов у нас уже есть кино, телевидение, аудиовизуальные платформы и т. д. Я думаю, что в условиях мощнейшего натиска со стороны индустрии визуальности единственный небессмысленный способ писать романы — это как можно дальше уходить от механизмов повествования, присущих аудиовизуальному миру. Сила литературы — в том, чтобы проложить собственный путь, выработать повествование из специфичности написанного слова и не тягаться понапрасну с иными механизмами построения историй. Думаю, читатель заметит эту специфичность в «Трилогии войны».
Наконец, мне хотелось бы упомянуть о жизненно важном для «Трилогии войны» концепте, а именно о времени, как я обращаюсь с ним на страницах этой книги. Когда мы находим челюсть неандертальца, важность находки состоит не в приумножении знаний об этих древних существах, а в том, как эта челюсть говорит обо мне сегодняшнем, о моей современности, то бишь о том, как неандерталец определяет мою идентичность. В этом для меня — ценность археологии: это не романтический взгляд в прошлое, а взгляд, устремленный в будущее. Мы смотрим в прошлое не с ощущением утраты — наоборот, оно приходит в настоящее, актуализируется в настоящем, и в этом смысле неандерталец — тоже наш современник. Такое понимание темпоральности — своего рода «инверсионное» время — мы находим у Борхеса, но и у художников, например Роберта Смитсона, и у философов, например Джорджо Агамбена. Думаю, «Трилогия войны» тоже часть этой философии. Время сплетено, как сеть; оно — не просто цепь последовательных образов и событий.
В добрый путь, читатель.

Агустин Фернандес Мальо
Майорка, 2024