Михаил Богатов

Опыт доверия: Владимир Бибихин, "Дневники Льва Толстого"

1. Ольга Александровна Седакова во “Вступительных замечаниях” говорит о том, что Владимир Вениаминович Бибихин смог прочитать этот курс, “Дневники Льва Толстого”, по той причине, что сам долгое время вёл дневник и “судя по фрагментам тех дневниковых записей, которые В.В. опубликовал, его собственная работа в дневнике была чрезвычайно близка работе Толстого и Витгенштейна: она этична в своём существе. Говоря точнее, она аскетична”. Позволю себе развить это положение: в курсе ”Дневники Льва Толстого” настроение мышления Бибихина фактически совпадает с записями Льва Толстого (преимущественно – позднего), настолько, что уже трудно сказать – то ли Бибихин комментирует Толстого, то ли Толстой – Бибихина. Нет, мы конечно понимаем каким-то умом, что последнее невозможно. А, кстати, каким таким умом мы понимаем это? Не скажем же мы, что Толстой на момент чтения лекций – мёртв, а Бибихин – жив? Но если мы сами услышим, что только что сказали, то как вообще возможен был бы такой курс? Не приняли ли мы негласное решение о том, что есть жизнь и нежизнь ещё до того, как обратились к курсу лекций, свидетельствующих о чьей-то жизни? Конечно, приняли. Вопрос только в степени негласности и в силе следования оной. Кажется, о ней будет идти речь в курсе в том числе. Отсюда – эффект безумия, который вглядывается в нас с некоторых страниц этого курса. Смешиваются не только Толстой и Бибихин, а что-то ещё постоянно подступает, что-то, перед чем и первый и второй сами тщательно стараются отступить, позволив этому безумию сказаться. Безумию по отношению ко всякого рода расписаниям, так неловко и наугад подвешенным в пустоте. Я не знаю, что именно ощущали в этот момент самые проницательные из слушателей курса, какого рода жуть безосновности собственного пребывания там касалась их.

2. Кто не знаком с манерой чтения и, в меньшей мере, письма Владимира Вениаминовича, тот легко может обмануться: настолько легко Бибихин следует излагаемому ходу мысли, что неровен час приписать на счёт этой лёгкости какой-никакой результат. Мы очень легко полагаем своим то, что даётся нам легко. Но тут же Бибихин останавливает эту лёгкость: мысль – это серьёзная работа, но не в скучном смысле непонятного академического подмигивания: столько-то публикаций, такие-то исследования, такой-то доклад. Нет, конечно, и это тоже, куда же без этого, но момент захваченности мыслью неожиданен, она сама по себе. Она нас захватывает – и это только начало. Она зреет сама по себе, как человеческая жизнь помимо того, что мы о ней возомнили. Понятно желание сразу получить дивиденды с того, что она – жизнь и мысль – нас, именно нас, захватила. Если мы последуем этому желанию, то направим её в русло нашей, а не её, лёгкости. Но вот здесь-то и стоит остановиться и задуматься. Никуда не деться от этой возвратности – задумать себя. Задумать себя – это не значит решить себя или придумать себя. Задуматься над мыслью – дать ей задумать тебя так, чтобы она смогла продумать себя. Кажется, один из мотивов странных – на взгляд коренных обитателей – действий Толстого – задумывание себя до умопомрачения. Со стороны (с чужих земель то есть) пришёл человек, ведёт себя странно (странник, видимо, хотя всегда здесь жил – где здесь?), и по нашим меркам лёгкости и неведомого смирения вроде бы даже неадекватен. Любое расписание придумаем для тебя, странник, любое, будешь один в нём жить, но почему же наша способность придумывать и объяснять теряется? Неужто ты сейчас отдался чему-то, чем не являешься? Но если так, то мы терпеливо подождём: 

Итак, прославим единодушно Верлена – тем более, он умер, говорят.
А этого единственно ему не хватало. Но главное, чему я рад, -
Мы все понимаем его стихи, все! особенно
если барышни поют под рояль: ведь наши
Лучшие композиторы заключили его в серафические пассажи!

3. А сколько людей дождалось Толстого (и сколько ещё дожидается Бибихина) – чтобы тут же начать петь под рояль. Браться за Толстого в стране, где каждый выпускник школы почитает Толстого пройденным – это очень смелое дело. Седакова говорит о Толстом: «Его здесь, в России, давно не было». Судя по проделываемой ею самой работе, в России давно не было и Пушкина, и Данте, и много кого ещё. А ведь и вправду – не было. Точнее были, но странным образом. Отсутствие внимания к тому, что нас вновь и вновь захватывает – и огромные усилия на то, чтобы от этой захваченности уйти. С захваченностью далеко не проедешь, на хлеб не намажешь. Она же – любимое слово Анатолия Валерьяновича Ахутина и, как я понимаю – через него – и Владимира Вениаминовича Бибихина – амехания. Ну то есть никак не сдвинуться. Задумать себя самому не получается. Сам здесь такой странный выходит, слабенький. Подстать расписаниям, которые другого, сильного, не выдержат. Может быть, все расписания случайны и надо что-нибудь срочно перевернуть, революцнуть, спутчить? А может быть надо увидеть нужду в расписаниях случайных, которая сама необходима, то есть никак не обойти её? И прежде чем бунтовать, увидеть как все эти бунты той же нуждой управляются? Может быть. Но как же это усмотрение тихо. Толстой и Витгенштейн – они умели замолкать. Не сами. Скорее – их замолкало. То, что их всерьёз задумывало. 

4. Лев Толстой, кажется, писатель. Дневники показывают обоснованность этого “кажется”. И дело не в том, что автор дневников – не в полной мере писатель, а дело скорее в том, что писательство – это часть того дела, которое дневники собой являют. Неуместность письма удовлетворяет автора дневников, но иногда писательство затмевает собой дело автора – и тогда автор недоволен. Да и кто он, собственно, такой, этот автор? Как бы его спровоцировать, вызвать на свет, объявись сказать? Но – внимание! Никакого разоблачения не будет. Мы так привыкли всё разоблачать, что уже не видим за этой манией того Всего, которое почему-то нас к себе привлекает. Разоблачения всего видим, а всего – нет, не видим. Но неужто нас интересует выведение кого-то на “чистую воду”? Вряд ли. Бибихин не будет выводить Толстого. Будет чуть-чуть наоборот, но только чуть-чуть. Самое главное – это заблудиться там, где Толстой заблудился, вполне доверяя тому, что заблуждение – не от некоего Льва Николаевича исходят, а из того, на что Лев Николаевич (повторяя год за годом некоторые лейтмотивы, возвращаясь через десятки лет к своим прежним записям) с таким согласием себя направляет. Даже согласиться на то, чтобы задумать себя – сложно. Может быть, придётся увидеть – вопреки расписанному недомыслию – что земля может дотягиваться до звёзд. Буквально, не метафорически. Может быть, придётся довериться неведомому автору дневников, которые вёл так обманчиво знакомый нам старец из Ясной Поляны. Опыт речи Владимира Бибихина – это опыт такого доверия. 

5. Все остальное – в полноте молчания, скрытой в этой белой книге. 

©livejournal.com

***

Юрий Сапрыкин в интервью Ивану Сурвилло:

— Расскажите про последнюю книгу, которая на вас повлияла.

— Не могу сказать, что она последняя, потому что читаю её третий раз по кругу, это уже превратилось в ежедневный ритуал. Надо двадцать минут утром провести с ней.

Это цикл лекций философа Владимира Бибихина «Дневники Льва Толстого», он вышел в «Издательстве Ивана Лимбаха» семь лет назад. Бибихин — очень своеобразный философ позднесоветского времени, из круга Аверинцева, Седаковой, совсем недавнего и очень глубокого ответвления русской религиозной философии. Он занимался в основном переводами, почти не писал больших научных трудов. Наверное, никаких его книг вообще бы не осталось, если бы не люди, которые посещали его лекции и записывали их.

Бибихин читал несколько курсов в разных университетах с конца 1980-х до середины 2000-х. Практически каждый из них потом превратился в книжку. Если честно, я, наверное, не читал бы сейчас Бибихина по кругу, если бы сам в университете несколько раз не побывал на его лекциях. Это было поразительное зрелище; как будто тебе демонстрируют, как из ничего рождается мысль. Наверное, она не рождалась совсем уж из ничего, Бибихин очевидно делал записи, но выглядело все это чистой вдохновенной импровизацией. Как будто процесс философствования происходит на ходу, смысл возникает из ничего и повисает в воздухе. А если следующая мысль не придёт, что же делать?

«Дневники Льва Толстого» — тоже один из курсов Бибихина. Я начал читать эту книгу, когда писал статью про «Анну Каренину» для «Полки». Оказалось, что для понимания «Анны Карениной» она даёт не очень-то много, но... Вообще, это книга не про Толстого-литератора и не про Толстого-человека, это очень своеборазный взгляд на него, встроенный в мысль Бибихина, который занимается, скажем так, всматриванием в метафизическую связь человека со всем миром.

Прочитывание по кругу «Дневников Льва Толстого» для меня что-то вроде медитации... Какое-то дурацкое сравнение, Бибихину бы не понравилось. Ну, что-то вроде медитации, которая позволяет настроить себя на чуть более уверенную, спокойную, глубокую, не подверженную внешним воздействиям волну. За то время что я так или иначе возвращаюсь к этим дневникам, я прочитал ещё книг сорок, но на них — застрял. И продолжаю застревать с невероятной радостью.