bridge_on_fire
Пока летела в самолете, прочитала "Диких лебедей" Юн Чжан. Отличная работа, которая, соединяясь с уже известными сведениями о функционировании мира, создает озарения. Меня эта хроника трех жизней, от старшего поколения к молодому, дико пробила, потому что очевидна постоянная линия властей, желающих уничтожать любой индивидуализм. Время идет, а обычные люди оказываются придавлены независимо от названия правительства. Книга - мемуары про времена Мао от первого лица, масса неожиданной информации. Построена она довольно интересно - автор описывает жизнь своей бабушки, матери и собственную. Если бабушкина судьба, в основном, относится к полуфеодальному Китаю, где женщинам бинтуют ноги, а наложницы третируют жену, то юность самой Чжан - это хунвэйбины, постоянная революционная самокритика с помощью палок, о которой отлично снял Вакамацу, и культурная революция. Юность Чжан производит удручающее впечатление. Честно говоря, я думала, что по поводу революционной самокритики, выражающейся в ударах в живот, Вакамацу выразил свою черную иронию, однако оказалось, что ничего подобного. Он не преувеличил вообще ничего. Т.е. сначала люди должны были кланяться портрету гоминьдановского правителя, а те, кто не хотели, отправлялись в тюрьму или были казнены, а потом народ боялся, что их убьют за то, что мыши погрызли газетный портрет Мао, и усердно доносил друг на друга. Человеку враждебна любая власть, желающая вмешиваться в личную жизнь. Меняются вывески, суть остается одинаковой. Хунвэйбины в рассказе Юн Чжан выглядят как школьники-опричники, истязающие всех, кто им не нравился.

"Учительница философии довольно пренебрежительно относилась к отстающим по ее предмету, теперь они ее возненавидели и обвинили в "упадочности". "Улики", отражавшие крайний консерватизм "культурной революции", заключались в том, что она познакомилась с мужем в автобусе. Они разговорились и полюбили друг друга. Любовь, возникшая во время случайной встречи, считалась безнравственной. Мальчики завели ее в кабинет и "предприняли по отношению к ней революционные действия" - таков был эвфемизм для побоев. Предварительно они специально позвали меня. "Пусть посмотрит на тебя, свою любимицу!". Мне также объяснили, что я должна присутствовать, чтобы преодолеть свою мягкость и "получить урок революции".

Когда избиение началось, я забилась в задний ряд учеников, столпившихся в маленькой комнате. Пара одноклассников посоветовали подойти поближе и поучаствовать в процессе. Я пропустила их слова мимо ушей. В центре комнаты по кругу пинали мою зашедшуюся от боли учительницу. Прическа ее сбилась на сторону, она кричала, умоляла остановиться. Злые на нее мальчики холодно ответили: "Теперь ты просишь! А нас ты не мучила? Проси как следует!". Они еще пинали ее, а потом приказали отбивать земные поклоны и приговаривать: "Пожалуйста, не убивайте меня, хозяева". Земные поклоны и мольбы о пощаде были крайней формой унижения. Она села и бессмысленно уставилась в пространство".


Особенно вымораживает, когда любые садистские действия рифмуются с революцией или прикрываются специальной терминологией. "Первое сражение в Чанду произошло из-за того, что хунвэйбины случайно сели на старые газеты с изображением Мао". Кроме того феодальные, консервативные взгляды на поведение женщины вместо того, чтобы быть уничтоженными согласно доктрине Мао, перекочевывают внутрь псевдо-революционной термнологии. За "распущенность" карают. 

Историй про ужасы режимов можно найти множество. Человеческая история содержит миллионы неприглядных страниц. Особенными делает "Диких лебедей" то, что школьница Юн Чжан истово верит в Мао, она хочет стать хунвэйбином, а потому все, что с ней происходит, вызывает недоумение, непонимание, травму. Это уже глубокая личная трагедия. Ей не хочется избивать учителей, но так надо, поэтому она старается себя заставить и обвиняет в мягкотелости. Ее отец, неподкупный партработник, пытается убедить себя, что партийные репрессии закалят его дух. Путь к разочарованию очень долог, мучителен, и только в самом конце Чжан осознает, что учитель Мао не так уж и хорош. Поэтому мемуары это не бойкое разоблачение, а очень трудная необходимость вспомнить и переосмыслить все, что с ней происходило.

По поводу "оскорблений верующих" тоже есть:

"В одном стихотворении отец шутливо рассказывал, как не смог забраться на вершину живописной горы. Товарищ Шао сотоварищи заявили, что он "оплакивает неудачную попытку узурпировать власть в Китае". В другом он описывал работу ночью:
Свет белее, когда ночь темнее,
Моя кисть скользит навстречу утра...
Цзаофани заявили, что он называет социалистический Китай "темной ночью", и работал своей кистью, чтобы приветствовать "белый рассвет" - возвращение Гоминьдана (белый цвет символизировал контрреволюцию). В те дни подобные смехотворные толкования встречались сплошь и рядом. Сочинение стихов стало чрезвычайно опасным занятием". 

Рассказ впечатляет. Неудивительно, что Юн Чжан долго не могла взяться и написать воспоминания, потому что легкой и беззаботной ее юность точно не назовешь. Культурная революция, воспетая американскими и европейскими леваками, здесь выглядит далеко не радужно.

"В кузове я оказалась прижатой к одной из женщин. Та повторяла свой рассказ, всеми силами пытаясь нам понравиться: муж ее соседки, гоминьдановский офицер, бежал на Тайвань; сама же соседка хранит в квартире портрет Чан Кайши.

Меня раздражала ее заискивающая улыбка, злило, что из–за нее я впервые попала в налетчики. Тут грузовик остановился в узком переулке. Мы вылезли и пошли за женщинами по каменистой дорожке. Было совершенно темно, только сквозь щели в деревянных стенах домов пробивался слабый свет. Я еле тащилась, чтобы оказаться позади. Обвиняемая в хранении портрета жила в двух комнатах, которые не вмещали всех приехавших на грузовике. Я обрадовалась, что останусь снаружи. Вдруг кто–то крикнул, что в квартире освободилось место, так что стоящие на улице могут зайти и «получить урок классовой борьбы».

Толпа втолкнула меня в помещение. Я сразу почувствовала запах кала, мочи и немытого тела. Дом перевернули вверх дном. Мой взгляд упал на обвиняемую. Ей было лет сорок. Она, полураздетая, стояла посередине комнаты на коленях под голой лампочкой в пятнадцать ватт. В причудливых тенях коленопреклоненная фигура на полу выглядела гротескно. Волосы были растрепаны и запачканы кровью. С вытаращенными от ужаса глазами она кричала: «Хозяева, красные охранники! У меня нет портрета Чан Кайши! Клянусь!» Она громко билась головой об пол, из ее лба сочилась кровь. Спину покрывали порезы и кровоподтеки. Когда она в поклоне приподнялась, сзади на ней стали видны грязные пятна и еще сильнее завоняло испраженениями. Я отвернулась и увидела ее мучителя, семнадцатилетнего юношу по фамилии Цянь, к которому до сих пор испытывала симпатию. Он, удобно расположившись на стуле, поигрывал медной пряжкой ремня. «Скажи правду, иначе получишь еще», — проговорил он скучающим тоном.

Отец Цяня служил в Тибете. Большинство расквартированных там офицеров оставляли семьи в Чэнду, ближайшем китайском городе, потому что Тибет считался диким и не приспособленным для жизни. Раньше мне нравилась ленивая манера Цяня, я принимала ее за мягкость. Я пролепетала, стараясь одолеть дрожь в голосе: «Разве Председатель Мао не учит нас приемам «словесной борьбы» (вэнь доу) взамен «воинской» (у доу)? Может быть, не стоит...»

Мой нерешительный протест поддержали несколько голосов. Однако Цянь поглядел на нас искоса и со значением произнес: «Проведите черту между собой и классовым врагом! Председатель Мао учит: «Жалость к врагу — жестокость к народу!» Если боитесь крови, вам не место среди хунвэйбинов!» Его лицо исказилось от фанатичной злобы. Мы замолчали. Хотя поведение его не могло вызвать ничего кроме отвращения, мы не спорили. Нас приучили быть безжалостными к классовым врагам, в противном случае мы сами оказались бы в их числе. Я развернулась и быстро ушла на задний двор. Там было полно хунвэйбинов с лопатами. Из дома вновь раздались щелканье ремня и вопли, от которых волосы становились дыбом. Другим, видимо, тоже сделалось не по себе от криков; многие перестали копать: «Здесь ничего нет. Пошли! Пошли!» Проходя мимо комнаты, я увидела Цяня, в расслабленной позе стоящего над жертвой. Снаружи у двери заметила доносчицу с заискивающим взглядом. Теперь она смотрела еще подобострастнее и испуганнее. Ее рот был открыт. По ее лицу я вдруг поняла, что никакого портрета Чан Кайши не было и в помине. Она оклеветала бедную женщину. Хунвэйбинов использовали для сведения личных счетов. Кипя гневом и презрением, я взобралась обратно на грузовик"

Мощная книга.

©livejournal.com