Король Беотии

Петушиная песнь

...«Господин 33! Хочу поведать вам свою историю:
Дама, которая приходит по воскресеньям, она не моя жена. Именно она принесла мне „Легенду веков“ Виктора Гюго, но она не моя жена. Кстати, пока вы не уехали, я хотел бы, чтобы вы мне объяснили еще, почему книгу, которую вы мне подарили, называют Библией, ведь там всякие истории, истории про королей, а еще стихи… Если бы вы могли по возвращении принести мне книги, в которых все это объясняется, я был бы вам весьма благодарен. Я еще скажу вам, сударь, что я не всегда был продавцом напитков с улицы Монторгей… И потом, каким образом так получилось, что книга эта дошла до нас безо всяких искажений? странно все это… вы говорите, что верите тому, что написано в этой книге, но не любите „Легенду веков“. Вы что, видите какую-то разницу? а? Так вот, я не был продавцом напитков, потому что был маляром. Однажды мне удалось найти работу у хорошего хозяина. Хороший был хозяин, вы понимаете меня! он подружился со мной, и его жена, и двое его детей, и я был просто счастлив. Но… в жизни всегда есть это самое „но“… нет в мире совершенства… даже когда находишь счастье, все равно отыскивается нечто такое, что это счастье губит. Вам известно это лучше, чем мне; человек всегда немного обеспокоен, мне никогда не приходилось видеть абсолютно счастливого человека, который не портил бы себе кровь то из-за одного, то из-за другого. Мой хозяин был алкоголиком. Я понимаю, что можно пить, если тебе доставляет это удовольствие, если нет никакой ответственности, ведь хотя одни врачи и утверждают, что пить вредно, зато другие говорят, что это помогает при анемии. Я сам лично никогда не пил, но разве кто-нибудь может запретить мне пить? Ваш Бог… но я в него не верю, тогда… тогда… с какой стати вы станете запрещать мне делать, что я хочу? Ваша мораль? мораль ради чего? Судьи? с какой стати? есть только ваш Бог, и это последний оплот общества в вашем обществе. А, я понимаю, что вы за это держитесь, вы, буржуа, потому что вы ведь буржуа. Да, да, вы самый что ни на есть буржуа. О, я же прекрасно вижу, вы гораздо меня образованнее, но ведь я тоже не слепой. Но чего я не понимаю, так это того, что есть буржуа, которые не верят в Господа, потому он последний оплот общества. На это скажут, что Иисус Христос был революционером своего времени! так, выходит, каждый анархист считает себя этаким маленьким боженькой? Да, да, это забавно, да уж! Но если они считают себя Богом, отчего никогда не придут к согласию, ведь Иисус Христос соглашался со святыми. Я говорю всякие глупости. В здравом смысле мне не откажешь, что, не так? И еще я понимаю, что анархистом становятся, когда перестают быть буржуа, но буржуа-анархист, если это не апостол, то самый настоящий кретин. Стало быть, буржуа, который не верит в Бога, последний оплот морали или буржуазного общества, – это кретин, но я ведь не буржуа, какие тут сомнения. Говорю вам то, что думаю, потому что вы славный человек, и потом, коль скоро вы нас покидаете, то сделать мне ничего не можете. Все равно! я хотел бы, чтобы вы навестили нас на улице Монторгей, нас с женой. Мою жену, которая вовсе и не моя жена! Я, стало быть, говорил вам, что мой хозяин был алкоголиком… Простите! чтобы закончить, заметьте, что нынче буржуазное общество верит в доброго Господа, потому как все поняли, что это последний оплот: Господа следовало бы изучать как следует, всем нам, анархистам, чтобы разрушить последний оплот. В этом-то все и дело! в России все анархисты верующие, и они перетянули Бога на свою сторону, это вполне разумно, да, да! они хотят этим сказать, что мораль на их стороне и что они сражаются во имя морали. Нынче война 1914 года свела все важные вопросы к одному: вы за или против буржуа, то есть вы за или против морали нашего Господа, единственной, которая имеет смысл; впрочем, у нас тут не Россия. А есть еще мораль, которая гласит: лучшее то, что является наиболее целесообразным, но каждый имеет право на свою точку зрения. Я много думал над этим. Хозяин мой был пьян все дни напролет! А мне было так жаль его жену и детей, что я втихомолку делал его работу вместе со своей собственной. Его жена этого не знала; думаю, что она все-таки кое о чем догадывалась, потому как выказывала мне большое уважение. В конце концов он разорился, и каждый пошел своей дорогой. Вы сейчас сами увидите!
Я женился, потому что мужчина не может оставаться без жены, так уж заведено. Я женился на своей приходящей прислуге. Ах, господа! как мы можем знать, на ком мы женимся, ведь даже прожив с собственным братом, вдруг понимаешь в сорок лет, что совершенно его не знаешь: все мы люди, у каждого есть руки-ноги, и ведь ни один на другого не похож. Вот видите! На десятый день после женитьбы я сказал ей: „Анаис! ты обманываешь меня! волосы у тебя вечером уложены совсем не так, как утром. – А почему бы мне тебя и не обманывать? – это она мне говорит. – Да потому что ты клялась мне в верности на свадьбе! – Мало ли я в чем клялась!“ – это она мне говорит. Вот видите, и опять вопрос морали, сударь. Конечно, она не клялась мне перед Богом, потому что мы не венчались в церкви. Вы мне скажете на это, что никто не является анархистом до такой степени, чтобы позволить собственной жене обманывать его на том основании, что они не венчались в церкви, хоть ты тут буржуа, хоть кто. Да, тут есть над чем подумать! Клятва чести, это кое-что значит только для мужчин, но, в конце-то концов, есть же и обыкновенная человеческая порядочность. Анаис мне говорит: „Оставь меня в покое! Старик, у которого я убираюсь, наследников не имеет; если хочешь, кубышку его поделим пополам. – Таких денег мне не нужно, – это я ей говорю. – Ну так что ж? остается только развестись, потому как я не желаю отказываться от своего счастья ради твоих красивых глаз!“
И вот я опять без жены! Между тем я узнаю, что бывший мой хозяин умер, а у его жены лавочка красок на улице Омаль. Я прихожу к ней и говорю: „Госпожа Андре, до меня дошли слухи, что дела ваши идут не блестяще. Я пришел предложить вам следующее: давайте займемся ими вместе, я поставлю на ноги вашу торговлю и подниму ваших детей“. Она мне говорит: „Вы добрый человек, детям будет с вами хорошо. – Я не говорю о женитьбе, потому что нужно лучше присмотреться друг к другу, прежде чем связывать себя узами брака“. На этот раз проблема оказалась вовсе не в ней,...

Небесад, или Золотые часы

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Алиса

Ох уж эти мне богомолки – они, видите ли, каждый день причащаются! А чтоб такая хоть открыточку за два су у тебя купила – не дождешься! Торговала я когда-то цветами перед святой Магдалиной, так одна из этих ошивалась там на панели, а нынче – только гляньте! – задирает нос, что твой министр.
У парапета Сакре-Кёр выстроились в ряд нищие и торговки открытками и четками, протягивая выходящим из храма кто шапку, кто свой немудрящий товар.
– Ишь, выпендрилась! – зычно, как кобыла, замученная солитером, гаркает одна из торговок. – Помню, еще когда у меня была игральная машинка на площади у Виктуарской Божьей Матери, они с муженьком торговали старьем на Банковской улице. И бухали оба будь здоров! Ну а нынче, выходит, мадам замаливает грехи!
Вот сидит, вытянув на голой земле обмотанные тряпьем ноги, старик Костыль, голова его прикрыта легкой шапчонкой, тут же, на земле, лежит перевернутый картуз, в руках он держит развернутую газету. Прихожане, подаяние – до этого ему, похоже, и дела нет.
– Работаешь, Виктор?
– Цыц, бывшая супруга!
– Что пристаешь к человеку! Вы ж разведенные! Потеха – живут в одних номерах, работают на одном пятачке, он рта не раскроет, а она трещит как сорока!
– Погодка-то, добрая барышня, погодка! – Нищий с испитой разбитой рожей галантно осклабился. – Солнышко сияет, как ваше свежее личико! Спаси Господи! Век за вас молиться буду! Давненько вас было не видать – уезжали куда?.. А вот и мамзель Виржини! Как всегда, позже всех!
– Заткнись, старый козел! Чего расселся на моем месте? Пожалеешь еще, да поздно будет! Господь за меня отомстит, как отомстил нашей проклятой консьержке – девчонка-то у нее опять сбежала!
– Ставлю сто мильонов против одного су, – важно произнес Костыль, – что Бонапарты вернутся! Вот, пожалуйста, еще один министр подал в отставку!
– Бросьте вы эту поганую политику, лучше меня послушайте. Дочка моей консьержки – вот красота! – опять запропала! Потаскушка сопливая! На дух не выношу развратниц!
– Я сама из Венсена, как ваша консьержка. Она еще совсем пацанкой путалась чуть не со всей артиллерийской казармой. Прямо дочь полка – хоть орден ей давай за боевые заслуги!
– Ну, я вообще не то, что вы все! Я девица, мужчины никогда не знала.
– Э-э! Малявка, дурёха! Чертова куклёха! Э-э!
– Кто стариков обижает, того Бог накажет.
– Подайте слепому, мадам! Храни Господь ваши прекрасные глазки!
– Она у нее, дочка-то, лентяйка, непутевая! Мать ей: вымой посуда! А та: еще чего! Ну, мать ее огрела, а дочка дала деру. Это в четырнадцать-то лет! Какая мерзость!
– Ваша консьержка – известное дело, хлещет ром да спиртом запивает! Смолоду такая была. Если кому бутылка нужнее хлеба, пиши пропало! Четки по франку, нет, эти освященные, по четыре! Тогда в другой раз, всего хорошего, мадам!
– Таких, как эта паскудная консьержка.. о, вы ее не знаете!.. таких мерзавок свет не видывал!
– Мир вам всем, послушайте, что я скажу! – вдруг вмешивается Костыль. – Я знаю, где это дитя, а я врать не буду! Вчера после ужина, часов в одиннадцать, я шел домой, гляжу – на ступеньках у креста заснула девочка, а какая-то молодая дамочка ее будит. Поел я знатно: капусты с салом, наваристого супчика, две дюжины улиток да на закуску изюма. Винцо я больше всего уважаю руссильонское. Так вот, даму-то, которая пожалела бедняжку, я узнал: это жена одного художника, они живут на улице Коро, 28.
– Ну, ясно, раз жена художника... Никак, Костыль уходит? Или размяться захотелось?
– Я сам себе хозяин: хочу работаю, надоест – ухожу.
– Месье спешит на свидание, – ввернула бывшая законная супруга. – Ему надо почистить перышки.
– Скажи пожалуйста, она ревнует! Не порть себе кровь! Свидание – умора! Кто на него позарится!
Хоть мамзель Виржини и честила на все корки Алису и ее мать, она помчалась в привратницкую успокоить вдову вестями о беглянке; благодаря этому доброму побуждению жиличка и консьержка помирились и в доме 105 по улице Габриель на целый месяц установился покой.
– У меня для вас хорошая новость! – сказала мамзель Виржини. – Алиса сейчас у одной дамы с улицы Коро. Она взяла ее к себе! Так сказал сам Костыль, а уж ему можно верить!


В длинном списке несчастий, которые так любила перебирать мадам Лафлёр, жалуясь на жизнь, значилась и племянница Анжель. Приютили ее, вырастили, а она, обжора толстомясая, колошматила, чуть что, кулаками в стенку, так что все кругом ее жалели. С недавних пор Анжель служила подавальщицей в кабачке Санкуена на улице Лондр. Ее примеру собиралась последовать Алиса. Мансарда Анжель представлялась ей раем. Ругань мадам Лафлёр она выслушивала сжав зубы и мечтала о самостоятельности. В этих мечтах не последняя роль отводилась часам – Алисе казалось, что за них можно выручить целое состояние и, значит, надолго избавиться от всяких забот. Как-то вечером после бурной схватки – дочь вспотела, мать утирала разбитый нос – Алиса крикнула:
– Скотина! Все равно уйду из этой твоей грязной конуры! Прямо сейчас и уйду!
– Ну и катись! Иди к своей сестрице, к Анжель! Пусть она тебя и кормит! Давай-давай! Небось не заплачу о такой дряни ленивой!
А того не знала мадам Лафлёр, что дочка уносит в кармане семейное сокровище.
Анжель не оказалось дома, поэтому Алиса легла спать на каменных ступенях в двадцати метрах от привратницкой. Тут-то и появилась сердобольная дама. Она разбудила девочку и стала спрашивать, откуда она, чтобы отвести ее к матери. Но та уперлась:
– Уж лучше останусь здесь!
– Ну, скажи, скажи мне, милая... Ой, да ведь ты, наверно, не ужинала? Пойдем, я тебя накормлю. Так как же, скажешь? Ну, одно словечко... Не собираешься же ты тут всю ночь проторчать! Одета ты недурно: и юбочка, и блузка – все вполне приличное. Ладно, раз не хочешь говорить, где живет твоя мать, пойдем ко мне. Мой муж уехал за город, ты ляжешь на диване, а завтра я тебе дам заштопать носки. Что это ты там прячешь, в кармане?
– Ничего.
Девочка наелась досыта, и ее сморило за столом. Добрая дама осторожно и с некоторой брезгливостью раздела ее. Минута – и Алиса спала на чистой постели, а потрясенная дама держала в руках золотые часы.