Утопия

Начиная это краткое сообщение на тему Утопии, я испытываю странное чувство: ведь по меньшей мере тридцать лет я был жителем Утопии. В Утопии я рос и учился. Весьма вероятно, что это деформировало мой взгляд на реальность. С другой стороны, я — чело­век оттуда, у меня есть конкретные знания об Утопии, недоступные туристам и сторонним наблюдателям.

Общеизвестно, что Утопия означает «нигде». Создатель ее, сэр Томас Мор, мог выбрать одну из двух греческих отрицательных частиц. Частица «μη» исключает саму возможность существования определенного явления. Частица «ου» отрицает, что явление имело место, но не отрицает его возможности в принципе. Таким образом, по мнению Томаса Мора, Утопия не существует, но может существовать, точнее — должна существовать. Некоторые историки считают его книгу и пародией, и предостережением одновременно. Во всяком случае, после появления этой книги число утопий стало парадоксальным образом увеличиваться — не все они были придуманы, но все отмечены своеобразным знаком небытия.

Здесь я хотел бы вспомнить другого писателя-нон­конформиста, а именно Альфреда Жарри. Около девя­носта лет тому назад он сочинил замечательную пьесу «Король Убю». Жарри указал, что действие этого произведения происходит «в Польше, то есть нигде» (в то время Польша была разделена между европейскими империями и как отдельное государство не существовала). Наиболее гротескная и наиболее невероятная сцена пьесы, в которой участвуют несколько полулюдей и медведь, происходит «в Литве, в пещере, во время пурги». Таким образом, Литва понимается Альфре­дом Жарри как самое ядро этого «нигде». То есть как крайняя форма Утопии.

Я литовец. Это значит, что я родом из «ниоткуда», как в смысле, предлагаемом сэром Томасом Мором, так и в представлении Альфреда Жарри. Моя страна, сравнительно могущественная в средневековье, во времена Жарри не существовала как государство. Между двумя мировыми войнами Литва пережила короткий и неустойчивый период независимости. В 1940 году она снова была осуждена на утопическое существование, ибо ее поглотила большая империя Утопии. В 1941 году Литва попала под оккупацию другого утопического государства, а после 1944 года была возвращена прежнему владельцу. Литва как отдельное явление не суще­ствует ни на картах, ни в сознании обычных людей как на Западе, так и на Востоке. Она относится к «нигде»; это часть большого «нигде» по ту сторону Эльбы, часть пространства, которое напоминает о себе чаще всего ракетными установками или, в последнее время, торговыми вылазками жены Большого Брата. Единственный вид существования, доступный Литве, — это существование ее языка. Однако каждый знает, что язык можно уничтожить в течение жизни нескольких поколений. Чаще всего это зависит от настроения Большого Брата и его прихотей.

Таким образом я, как бывший житель Утопии, могу оценить верность пророчеств сэра Томаса Мора. Утопия действительно держится на законах (или беззако­ниях), которые абсолютно одинаковы в каждом из ее закоулков. Города Утопии почти идентичны: кто знает один из них, тот знает все. Сэр Томас Мор совер­шенно справедливо отметил, что жители Утопии, хотя и не являются особенно воинственными, непрерывно гото­вятся ко всевозможным кампаниям для избавления других стран от гнета действительных или мнимых тиранов и введения там утопического образа жизни. В таких операциях часто действуют наемники: мудрость жителей Утопии позволяет им использовать плохих людей для заведомо плохих дел. Добрачная любовь и супружеская неверность в Утопии не одобряют­ся. Если кто-то пытается покинуть Утопию без разре­шения, его ждет суровое наказание. Вторая попытка карается лишением свободы. Правду говорит и Альфред Жарри: существа, похожие на Короля Убю, и невероятные их приключения — существенный элемент ландшафта каждой Утопии.

Утопия означает «нигде» в категориях пространства. Однако можно заметить, что утопии чаще всего возникают от страха времени. Они заморожены во времени; именно поэтому они отдают небытием. Для жителя Утопии время должно стать неподвижным. На грани истории должно появиться счастливое государст­во, похожее на первозданный рай на заре человечества. В этом государстве все должно быть предусмотрено, все должно контролироваться, повторяться, быть по-детски наивным. Эта эсхатологическая цель остается недостижимой, однако жители Утопии всячески замедляют бег времени, выдумывая сложные ритуалы и иерархии, запрещения и табу, ограничивая язык, без конца повторяя одни и те же слова и жесты. Но здесь есть и сложность. Совершенная Утопия недостижима, пока в землях неутопического мира совершается история. Единственной совершенной Утопией была бы Утопия, обнимающая всю нашу планету. Впрочем, и тогда нашлись бы люди, которые тайно мечтали бы о новой Утопии — такой, в которой время не остановилось бы насовсем. Поэтому совершенная Утопия — это чистое противоречие. Достичь ее мешает человеческая слабость. Жизнь в Утопии пронизана глубокой тоской по бытию, по времени, тоской по истории. Некоторые жители Утопии не могут устоять перед искушением и бегут в историческое время. Тем, кому повезет, удает­ся сбежать. Долго ли так будет — я не знаю.

1986

Перевод с литовского Александра Лебедева

(фрагмент из книги Т. Венцловы "Пограничье: Публицистика разных лет"