Отдельного разговора требует дружба Эрика Сати с художниками. Андре Деренвообще считал, что не состоялся бы как кубист без влияния своего друга, всю жизнь прожившего в одиночестве. Даже его единственный любовный роман, о котором ныне известно, связан с изобразительным искусством самым непосредственным образом: композитор долгое время встречался с Сюзанной Валадон, не только легендарной натурщицей Огюста Ренуара, Анри Тулуз-Лотрека и Пьера Пюви де Шаванна, но и матерью Мориса Утрилло. Интересные мемуары о Сати (они тоже вошли в книжку) оставили Фернан Леже и Жан Кокто.

«Художники благодаря Мане, Сезанну, Пикассо, Дерену, Браку и прочим, — писал Сати в эссе «Корни обучения», — освободились от гнета привычной косности. На свой страх и риск они спасли Живопись — как и художественную мысль — от извечного и всеобщего тотального отупения. И чем только мы им не обязаны!» Штука в том, что подобные «освободительные меры» Сати со товарищи пытался проделывать в музыке. Опыт других видов искусства помогает нащупать новые пути и методом непрямых аналогий сделать неочевидные открытия. В мемуарах Кокто есть фрагмент, рассказывающий о том, как Клод Дебюсси долго не мог найти свой индивидуальный композиторский стиль. Именно Сати «незаметно для всех отворил ворота, через которые Дебюсси направился к славе…»

Вот как это произошло. Получивший Римскую премию, осуждаемую левыми художниками, Дебюсси оказался парией, общества его многие избегали. Но только не Эрик Сати, оказавшийся в один прекрасный вечер за столиком с «руконеподаваемым» Дебюсси. Дело было в кабаре «Оберж-дю-Клу». Возник разговор, Сати поинтересовался, над чем работает конкурент. Дебюсси рассказал о замысле оперы в вагнерианском духе. Тогда Сати поморщился, пояснив, чтоВагнер уже давным-давно too much и в искусстве надо бы искать иные пути. «Здесь я процитирую одну фразу Сати, — пишет Кокто, — которую мне передал Дебюсси и которая стала решающей для эстетики „Пеллеаса и Мелизанды“…
„Хорошо бы, — сказал он, — если бы оркестр не корчился, когда на сцене появляется персонаж. Вот смотрите. Разве деревья на декорациях корчатся? Хорошо бы сделать музыкальную декорацию, создать некий музыкальный климат, где персонажи просто двигаются и разговаривают. Никаких куплетов, никакого лейтмотива — заимствовать атмосферу Пюви де Шаванна…“»

Да, в «Заметках млекопитающего» много воспоминаний и писем, а также прозы самого Сати, напоминающей посты из «Живого журнала». Это короткие, как выдох, заметки, написанные в абсурдистском ключе. Иногда ритмически оформленные, чаще всего ничего толком не объясняющие, неожиданно обрывающиеся. Его писательскую манеру можно охарактеризовать фразой из мемуаров композитора Жоржа Орика: «Как описать обед с Сати? Он мог продолжаться часами; вперемешку сыпались забавные воспоминания и размышления, суждения, словно включался прожектор, непредсказуемо и ярко, и это — при всей кажущейся шутливости — пробуждало любопытство, страсть к ремеслу…»

Ну да, что-то подобное, только гораздо позже, будет сочинять Борис Виан илиХулио Кортасар, придумавший «Клуб анонимных невротиков» и оставивший жизнеописание никому не понятных «фамов» и «надеек», постоянно танцующих «коровяк». Сати, правда, пишет о реальных людях и явлениях, а нашей газете, занимающейся все-таки изобразительным искусством, композиторские заметки интересны не только наблюдениями за художниками, которых все теперь признают за классиков, но и общей атмосферой размышлений об актуальных на тот момент трендах. Вот и оказывается, что борьба между консерваторами и новаторами, «архивными юношами» и «будетлянами», ставящими эксперименты прежде всего на собственной жизни, одинакова во все времена.

В записке, посвященной Игорю Стравинскому, Эрик Сати иронизирует со знанием дела: «Блюстители Порядка и Морали, Приличий и чести (чествовать их самих), Искусства плавания, Прямоты и Кривизны, Правосудия и прочих Допотопных Обычаев обладают вежливостью и куртуазностью людей превосходных, уверенных в себе и исполненных благоразумия. Никогда даже голоса не повысят на своих противников… Никогда… Готов с удовольствием признать это — даже в присутствии нотариуса.

А вот Прогресс защищают сторонники совсем другого рода — люди бесстыдные, как пажи, потрясающие своей неуемной „дерзостью“ и нахальством. Эти люди, забывая о почитании Почтенных Мирных Старейшин и прочих знаменитостей, идут своей дорогой — как ни в чем не бывало — прямо по ногам несчастных сограждан, вовсе не заботясь ни о том, „что о них скажут“, ни о раздавленных ими мозолях. Но хорошо воспитанные люди так себя не ведут. И боюсь (бьюсь об заклад), что это принесет им несчастье — как минимум через две-три сотни лет…»

Сати и сам любил форсировать голос. Постоянно вляпываясь в разные истории. Несмотря на то что он был окружен друзьями и понимающими коллегами, в общем культурном поле его считали неудачником. Шалуном, известным патологической привязанностью к зонтикам, и изобретателем несерьезных фиговин, о которых все очень скоро забудут. «Странным и нелепым богемным персонажем Монмартра начала века…» Нешуточный темперамент Сати (его-то как раз и видно по прозаическим отрывкам), оказывавшийся производной творческого новаторства, однажды привел композитора в тюрьму. Да-да, его арестовали на восемь дней после того, как он послал ругательное письмо (да и не одно — целая подборка таких писем публикуется в книге) одному своему критику. А тот, не будь дурак, подал на композитора в суд.

История вышла шумной. Дело было сразу после премьеры авангардного «Парада», ставшего сенсацией, взвинтившего и без того нервную парижскую атмосферу. Шла Первая мировая, Франция воевала с Германией, а в театре «Шатле» стук печатных машинок и прочие механические звуки («звуковые лужи», сирена, лотерейный барабан, трещотка, плеск волны, электрический звонок, выстрелы из револьвера, шум динамо-машины) смешивались со звучанием оркестра и шорохом кубистических костюмов из картона и папье-маше. Фраппированная буржуазная публика кричала: «На Берлин!»

Некоторая часть Франции тогда была оккупирована немцами, поэтому антигерманские лозунги сочетались на премьере «Парада» с обвинениями авторов балета, обозванных «бошами», в идеологическом пособничестве врагу. Собственно, Сати тогда и разъярился на критика Жана Пуэга, который написал не рецензию, но донос, заявив, что опус сей «оскорбителен для французского слуха…» За что Сати послал Пуэгу сначала письмо, в котором обозвал его «безмозглой и немузыкальной задницей», а потом и открытку схожего содержания. Критик подал в суд иск о публичном оскорблении, поскольку, в отличие от запечатанного письма, содержание почтовой открытки видно-де всем — от консьержки до почтальона. Сати приговорили к заключению и штрафу, потребовав 1 тыс. франков компенсации. Потом, правда, снизили сумму до 800, предложив отменить тюремное заключение, если композитор извинится.

Извиняться Сати отказался.

The Art Newspaper Russia

Эрик Сати, прежде всего, композитор, один из самых часто исполняемых фортепианных авторов 20 века. Реформатор, новатор и бунтарь. Основатель всего того музыкального, что связано с импрессионизмом и примитивизмом, конструктивизмом и  минимализмом. Создатель ненавязчивой, фоновой, так называемой «меблировочной музыки». Первая четверть прошлого столетия. Дерзость. Эпатаж. Парадокс. Человек, опережающий  время.

«Творчество Сати вызывало полярные оценки: его превозносили и обожали одни (как, например, Варез, считавший его музыку «пред-электронной»); отвергали и поносили другие (как, например, Булез, называвший его музыку «атрофией желез»)».

Кроме того, Эрик Сати, конечно же, писатель, явленый нам переводчиком Валерием Кисловым посредством «Издательства Ивана Лимбаха». И тут ни в коем разе нельзя сказать, что его писательство – что-то побочное и вторичное, это, скорее, параллельное, вшитое и органичное. Но вместе с тем абсурдное, рваное, порой странно звучащее и всегда эпатажное и чарующее – как и его музыка.

«Когда инструменты заменяют голоса, начинается симфония».

«Заметки млекопитающего» включают себя четыре части: «Всем» – тексты Сати, опубликованные в периодике (ум и музыкальность животных, ум и музыкальность критиков; что вы предпочитаете: Музыку или Колбасные изделия?; Стравинский, чтение, русский балет, музыка «Отмены»…); «Некоторым» – переписка (директору Оперного театра, католическим художникам и всем христианам, редактору «Ла Плюм», Папскому Нунцию, Мийо, Кокто, Пуэгу, Виардо, Дебюсси…); «Себе» – заметки на полях музыкальных тетрадей («чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак», «как и все лысые, я добр – в определенные часы, разумеется…»);  «Современники о Сати» (Кокто, Леже, Фурнье, Пуленк, Соге…).

«Сати берег свою музыку как доброе вино, никогда не взбалтывал бутылку». (Жан Кокто)

«Смысл существования Эрика Сати в том, что он был Эриком Сати. Но понимать музыку – не значит понимать музыку Сати – так же и те, кто знал, был знаком с Эриком Сати, не всегда знали Эрика Сати настоящего, он остается загадочным, странным, притягательным, как слабый бледный свет, не угасший среди бурь, мерцающее пламя, которое продолжает потихоньку гореть у ног дивной богини, и ей в конечном счете служим мы все, с таким же рвением, если не сказать –  с той же верой». (Анри Соге)

Литература Сати обрывочна в частностях, но цельна в массе, она графична и разговорна, сатирична и порой даже апокалиптична, Приятна донельзя, очаровательна безмерно, чересчур выбивающаяся и по-хорошему удивляющая. Читать непременно.

«Пока я был молодым, мне все время говорили: «Когда вам будет пятьдесят лет, вы увидите». И вот мне пятьдесят. Я ничего не увидел».

Культур Мультур 

Звезда

Сейчас такая музыка называется лаунжем и звучит повсеместно. Но в начале XX века в Париже подобный подход казался неслыханным авангардом, более радикальным и возмутительным, чем самые грубые выходки дадаистов. Но тихий монмартский абориген Эрик Сати (1866–1925), большую часть жизни зарабатывавший себе на жизнь и выпивку (бывшую, увы, немалой частью его жизни) таперством в богемных кабачках и кабаре, намного опередил время. Не удивительно, что и его проза (точнее говоря, заметки в эфемерные газеты, афоризмы, письма, собранные в томик с названием, характерным для автора опусов «Дряблые прелюдии» и «Пьесы в форме груши»), выглядят порой еще более футуристично, чем рисунки птицекрылых летучих дредноутов на полях его партитур.

Он восторгается экспериментами Стравинского со звукозаписывающими и звуковоспроизводящими аппаратами, прозорливо замечая при этом: «Вне всякого сомнения, механическая запись — это гарантия; и она очень быстро и очень уверенно повлияет на музыкальное письмо». Он задается «простым вопросом»: «Что вы предпочитаете: Музыку или Колбасные изделия»? И наконец, словно предвидя повсеместную «креативность», он с горькой иронией замечает: «Нам уже незачем называть себя “людьми искусства”; мы оставляем это блестящее звание парикмахерам и педикюршам». 

Эксперт

А между тем Сати оставил довольно разнообразное музыкальное и литературное наследие, о котором у нас практически неизвестно. Именно ему принадлежат многие идеи, которые затем развивали Кейдж, сюрреалисты (кстати, Аполлинер придумал слово «сюрреализм» для балета «Парад»), последователи театра абсурда, дадаисты, создатели репетитивности и минимализма. Сальвадор Дали мог бы только порадоваться названиям его пьес «Пьесы в форме груши», «В лошадиной шкуре», «Дряблые прелюдии», «Засушенные эмбрионы». Он участвовал в изготовлении первых readymade’ов и первых мультимедийных проектов (балет «Меркурий», 1924). А его «меблировочная музыка» предвосхитила распространенные сегодня музыкальные «обои», то есть тот тип слушания, когда музыка становится фоном для всех остальных дел.

Издательство Ивана Лимбаха, которое наряду с философией, филологией, психологией и современной прозой со стихами, обращается к музыкальным темам (вспомним сборник интервью Д. Бавильского «До  востребования», 2013, сборник «Ваш Андрей Петров» и исследование О. Манулкиной «От Айвза до Адамса: американская музыка XX века», обе — 2010), решило перевести на русский язык литературного Сати. Тем более что в этом году отмечается 90 лет со дня его смерти. По инициативе переводчика В. Кислова, в сборник вошли избранные прозаические отрывки и наброски, притчи и скетчи, мысли и афоризмы, эстетические воззвания, письма и эпистолы экстравагантного француза. 

Минимализм мышления

Распределение текстов в сборнике — практически все минималистического размера, как и формат издания, соответствующий карманному использованию — следует классификации в наиболее полном французском собрании литературных сочинений Сати (выпущено в 1981). Первая часть «Всем» включает тексты, опубликованные в периодике (среди них, о «Шестерке», Игоре Стравинском и Русском балете). Вторая часть «Некоторым» являет собой деловую и дружескую переписку (среди адресатов М. Бобур, Э. Бертран, К. Сен-Санс, К. Дебюсси, Р. Виньес, Ф. Пуленк, Ж. Пуэгу, Ж. Кокто, Д. Мийо и др.). Третья часть «Себе» состоит из заметок на полях клавиров и музыкальных тетрадей, а также записки на карточках с идеями, проектами, аннотациями, тайно хранившиеся в архиве Сати и опубликованные после его смерти. В четвертой части — избранные воспоминания современников о Сати (перевод глав из французской книги о Сати 2005 года). Среди авторов — музыканты, критики, художники, музыковеды: Ж. Кокто, Ф. Пикабиа, Ж. Орик, Ж. Вьенер, Ф. Леже, Ф. Пуленк, Г. Фурнье, А. Соге.

Не случайно название книги фиксирует автора и ее героя как млекопитающее. Сати видит музыкальный мир как парадоксальную вселенную неизведанных существ (об этом есть ряд статей, например, «Ум и музыкальность животных»). Оттого он открыто издевается над авторитетами того времени (А. Тома, Г. Шарпантье, Э. Гиро) и над самим собой — но тонко, изящно и очень зло. Со вкусом, как у истинного француза, у него все было в порядке.

Книга выполняет важную функцию первого знакомства. Но многие пассажи Сати вне подробного контекста остаются для русскоязычного читателя абсолютной абракадаброй, оттого и тонкий стеб над музыкальным миром, его идеями, идеологией, «повадками» не считывается.

Так писал во французскую Государственную Консерваторию музыки и декламации двадцатишестилетний автор этого небольшого, но на редкость насыщенного сборника.

Эрик Сати (1866–1925) – одна из точек возмущения культуры: не только французской, но и всеевропейской, и не только музыкальной, но культуры вообще, как человеческого предприятия. Одна из самых интенсивных точек ее становления. Аннотация к книге называет его "первым современным композитором", и акцент тут надо ставить, разумеется, на слове "современный". Был ли Сати действительно самым первым или все-таки нет? – В искусстве его времени первыхбыло великое множество, и со многими из них Сати дружил, общался, работал и ссорился: "…дружил, – пишет переводчик книги, Валерий Кислов, – с Дереном и Бранкузи, спорил с Дебюсси и Кокто, сотрудничал с Дягилевым, писал о Стравинском"; "исполнял свои произведения на первом дадаистском вечере, устроенном Тцара в Париже". Во всяком случае, он был в самой гуще этой среды. Входил в число тех, кто вырабатывал то сложноформулируемое, но, как правило, безошибочно узнаваемое состояние западной культуры, которое называют современным – и которое, при множестве отличий от того, что происходило во времена Сати, длится и по сей день. А если все-таки попытаться подобрать к этому состоянию ключи, определить его коренные черты, к ним несомненно должно принадлежать сопротивление условностям, чувство ненадежности традиций, необходимости многое из того, что едва ли не испокон веков казалось само собой разумеющимся, проблематизировать и начинать заново.

Именно таким и был, так и вел себя Эрик Сати.

Вообще-то он работал главным образом со звуками, и то, что он с ними делал и сделал, – оказалось для европейской музыки основополагающим. Можно сказать, он был из тех, кто собственными руками делал из еще подвижных, пластичных элементов то, что  позже, затвердев, обрело собственные правила и статус новой (теперь даже не такой уже и новой) классики.

"Предтеча примитивизма, конструктивизма и минимализма в музыке, – представляет далее автора книги ее переводчик, – он оказал бесспорное влияние на таких композиторов, как Равель, Пуленк, Мийо, Орик и Онеггер". "Изобретатель "меблировочной" музыки" – по его собственным словам, "музыки для обстоятельств, при которых музыкенечего делать" (то, что сейчас звучит в метро, торговых центрах, лифтах, навязчиво создавая звуковую среду, – это она), "предвосхитивший эмбиент Ино и репетитивность Райли и Райха, инициатор идеи препарированного фортепиано, впоследствии развитой Кейджем, пропагандист синтеза различных искусств, мечтатель и визионер". Без Сати не обошлись и иные искусства: он, например, как говорит Кислов, "участвовал в изготовлении одного из первых "ready-made" Ман Рея под названием "Подарок" (утюг с припаянными гвоздями)".

Но при всем этом на полях своей музыки и прочих занятий он писал еще и слова – причем слова трех видов, в зависимости от типа предполагаемой читательской аудитории. Три этих типа и отражены в структуре книги, в которой – три раздела: "Всем", "Некоторым", "Себе". "Всем" – то, что Сати публиковал в периодике, не пренебрегая, как выразился Кислов, "никакими печатными средствами" – от модных журналов до церковных булл. "Некоторым" – деловые и частные послания разным адресатам. "Себе" – записки на чем угодно: на полях нотных тетрадей и клавиров, на карточках, обрывках бумаги, не виданные никем, кроме их автора, и обнаруженные уже после его смерти. Сгруппировать эти тексты таким образом оказалось логичнее всего, поскольку жанровой группировке они поддаются с трудом, если вообще.

"Апокрифическая плавильня угрюмых монахов Аббатства Мнимых Затворников Надувания Дуралеев" – это произведение какого жанра? (Заголовок к чему-то ненаписанному? Описание воображаемой культурной формы?) А это: "5.000.000.000 жителей! Проделки Колдуна. ПЛУТОНИЯ: новая & обширная страна Центральной Африки. Самые черные негры на свете!"? (Анонс возможного фильма?). Иногда из пучин этого текстообразования вдруг выныривает и нечто похожее на жанровую определенность. Вот вполне себе внятный жанр – список, перечисляющий дары Папе Римскому от неведомых дарителей; в нем жадно радуются возможности посуществовать несуществующие вещи: "прекрасный баскский берет из серебра с цельной подкладкой из красного дерева, салатница из шерсти альпаки и трубка из пенки морской свинки". А вот и рассказ с напряженным, драматичным сюжетом – в одной фразе: "Коварная лапа, выпучив зенки, пробралась на цыпочках и захватила сокровище".

Сати – личность многообразная, фантастическая и дикорастущая. Парадоксалист и провокатор, нонконформист и бунтарь, неудобный и многих раздражавший (впрочем, точно так же, как многих и восхищавший), дразнивший воображение и пренебрегавший здравым смыслом, чувствительный к абсурдности дел человеческих, к разрывам и нелепостям в культуре (всегда готовый, впрочем, воплотить в себе какую-нибудь из них – а то и сразу несколько). И вообще чувствительный. Несмотря на свою активную, бурную и многообразную социальность, ни к одной их художественных группировок своего времени, по существу, не принадлежавший и одинокий. Фантаст и создатель Метрополийской Церкви Искусства Иисуса Путеводителя, он же – ее "Причастник и Капельмейстер". Один из характернейших людей своего времени – и совершенно в нем неуместный: "Я пришел, – говорил он, – слишком юным в мир слишком старый". Несерьезный новатор. Грустный жизнелюб. Постоянно окруженный людьми и умерший в одиночестве, в квартире, полной пыли, зонтиков, коллекцию которых собирал всю жизнь, и нераспечатанных писем.

О человеке, устроенном (устроившим себя) таким образом, стоило бы говорить и думать, даже если бы он ничего не написал: личности подобного рода многое приоткрывают нам в человеческой природе. По счастью, Сати написал немало. И если как композитор он хорошо известен, то литературное его наследие оказывается перед глазами русского читателя впервые. Соотечественники Сати, впрочем, тоже увидели все это собранным вместе лишь полвека с лишним спустя после смерти автора – в 1981 году. По состоявшемуся тогда французскому изданию книга и переведена, – что, надо думать, было нелегким делом и потребовало основательной и виртуозной эксплуатации русских языковых ресурсов. Сати играл со словами, испытывал их возможности, создавал новые не в меньшей степени, чем он проделывал это со звуками.

"Эти темы весьма "образны"… Да, весьма "вызывающи". Даже "вызовлекающи"."

Созданные из того же вещества, что и его музыка (это вещество – алогичность и скрытая, сложная ритмика жизни), тексты Сати минималистичны и неожиданны, как и она. И включают в себя паузы и пропуски на равных и неотъемлемых правах с речью.

"…

Знайте, что работа… это свобода…

…свобода… других…

Пока вы работаете… вы никому не докучаете…

                                   Не забывайте об этом…

Понимаете?.. Можете сесть…"

Тексты его (отрывочные, словно набормотанные самому себе под нос – даже когда адресуются "всем", вдруг прерываемые задумчивым "М-да", как будто автор внезапно останавливается и смотрит, не без растерянности, извне и на собственную запись, и на ситуацию, к которой она относится) – в каком-то смысле картография швов, нестыковок, неплотных прилеганий, зияний, которыми полнилась окружавшая его жизнь – и художественная, и повседневная. Во многом игра (и не одна), во многом – заготовки для будущих вариантов культурного роста (вряд ли даже осознаваемые как следует в качестве таковых самим автором – он с ними особенно не носился, щедро их разбрасывал, не менее щедро забывал), закваска для культурного брожения. Этот сборничек можно смело называть и малой книгой возможностей современной автору европейской культуры.

Конечно, лучше и полнее всего записи Сати могут быть прочитаны теми, кто представляет себе контекст их возникновения. Таким знанием средь наших соотечественников сегодня могут похвастать, очевидно, немногие. И, чтобы хоть отчасти компенсировать его нехватку, переводчик книги, он же ее составитель, включил сюда также воспоминания и размышления о Сати его современников. Более того, он снабдил книгу большим – на семьдесят страниц – разделом комментариев, который, безусловно, поможет читателю сориентироваться в происходящем. А то, пожалуй, и составить себе известное представление о духе времени, породившего этого невообразимого человека.

"– Вы что предпочитаете? Музыку или Колбасные изделия?

– Ну и вопрос! Очень забавно, – сказал я".

Радио Свобода

Так кто же такой – этот Сати, сказавший о себе «Я пришел слишком юным в мир слишком старый»? Эрик Сати – много исполняемый сегодня эксцентричный французский композитор и пианист, живший и творивший в конце 19-начале 20 века. По признанию собратьев по профессии и историков музыкального искусства, он стал предтечей и основателем таких течений в музыке, как импрессионизм, конструктивизм и минимализм. Он противопоставил эпохе утонченности – простоту. Именно Сати придумал жанр «меблировочной музыки», которую не надо специально слушать. «Отметился» как создатель музыкальных произведений со свойственными духу всего его творчества названиями типа «Гимнопедии», «Три пьесы в форме груш», «Дряблые прелюдии (для собаки)» или пьесы «Неприятности», которую пианисту предписывалось играть строго «840 раз подряд, по желанию, но не больше». Сати был соавтором, композитором и актером в киноленте «Антракт», вошедшей в золотой фонд мирового киноискусства XX века, поучаствовал он и в Русских балетах Дягилева. И совершенно не удивительно, что записки и заметки Сати, человека неординарного и талантливого, как водится, «во всем» – открывают нам еще оду ипостась его необычного мировоззрения, - через слова, предложения, многоточия...

Эрик Сати -  человек сложно добивающийся признания. К 50 годам, так и не снискав славы и успеха, он научился ценить порывы молодости, прощать и ценить ее ошибки, помогать ищущим в самореализации и становлении в сфере искусства. Помогать на пути, который ему самому при жизни так и не удалось завершить успехом, признаваемым в широком кругу. До своей смерти он жил в рабочем пригороде Парижа - Аркёй, откуда «уходил и приходил каждый раз пешком, опираясь на своих ангелов-хранителей» в нищете, но не в забвении. Круг новаторов, ищущих и ниспровергающих традиционалистские устои, чтил его как мэтра, указавшего Путь и поддерживающего словом и делом. Удивительное единодушие в оценке у обычно столь ревнивого творческого окружения, согласитесь.

«Прогресс защищают сторонники совсем другого рода, люди бесстыдные, как пажи, потрясающие своей неуемной «дерзостью» и нахальством. Эти люди, забывая по почитании Почтенных Мирных Старейшин и прочих знаменитостей, идут своей дорогой – как ни в чем не бывало – прямо по ногам несчастных сограждан, вовсе не заботясь о том, «что о них скажут», ни о раздавленных ими мозолях.»

И все, что случается в жизни с Сати, базируется на его же словах «присущий каждому искусству дух придает художнику необходимую силу для того, чтобы выстоять в необходимой борьбе… Ибо все в Искусстве – это борьба& борьба…  часто случающаяся…беспощадная... и, главное, бескомпромиссная…»

 «Как здорово быть стариком,- говаривал он, - в юности меня допекали: Вот увидите! Погодите! Сами увидите! – И что? Я вырос, но ничего не увидел. Ничегошеньки!» Из лекции Жана Кокто о Сати. И он же в своих воспоминаниях связывает открытую и нежную музыку Сати с фразой Ницше – «Мысли, ступающие голубиными шагами, управляют миром». Послушайте Гипнопедии, почувствуете, как Кокто «схватил» эту ассоциацию. Удивительно, правда?

«Ни секунды этот человек не чувствовал, не видел и не слышал, как чувствовали, видели и слышали остальные; ему было суждено творить и то, что он творил, не могло и не должно было походить на уже изобретенное.» Жан Вьенер. «Любить Эрика Сати»

Сати использовал скуку, как эстетически нормальное состояние в повседневной жизни человека, оформив ее соответствующей самому моменту скучания – «меблировочной» музыкой. Музыкой, которая фоном сопровождает нас сегодня в кафе и ресторанах, магазинах, аэропортах и художественных галереях. Смысл этой музыки – преобразовать скуку в привлекательное занятие. Про музыку для обстоятельств, в которых музыке нечего делать, сам Сати писал – «мы хотим учредить музыку, которая бы делалась для удовлетворения «полезных» нужд. В число этих нужд Искусство не входит. «Музыка для меблировки» создает вибрацию; у нее нет другой цели, она играет такую же роль, как свет, тепло & комфорт во всех его формах».

Нам сегодня кажется, что это так естественно, когда фоном играет ненавязчивая музыка, однако в начале прошлого века это воспринималось как революционное открытие, идущее наперекор принятым нормам и ценностям. Так, на премьере «меблировочной» музыки в театре во время антракта, люди при первых звуках стали возвращаться на свои места, потому что музыку нужно серьезно слушать, это не для развлечения. Сати был разочарован. А само использование ненавязчивой фоновой музыки стало популярно только с 50-х годов прошлого века. Почти через 30 лет после смерти ее изобретателя.

 «Парад» (1917) - первый сюрреалистический балет Жана Кокто, на музыку Эрика Сати, с декорациями и костюмами Пабло Пикассо, в постановке Русского балета Дягилева. Именно по поводу этого спектакля Эрик Сати написал открытку музыкальному критику Жану Пуэгу со словами «Господин и любезный друг, Вы – задница, к тому же немузыкальная. Эрик Сати», за что был приговорен, - внимание, - судом!.. к восьми дням тюремного заключения. А все потому, что критик после репетиции выразил Сати свое полнейшее восхищение, а после премьеры выпустил полностью разгромную и обидную статью. Успех пришел к «Параду» только на представлении в Лондоне через два года и стал «самым большим успехом русского балета в Лондоне» по словам культурного атташе английского посольства в Париже.

Дадаистский балет Франсиса Пикабиа «Relache» («Спектакль отменяется») 1924 года, на музыку Эрика Сати –игра в абсурд, отсутствие открытого смысла, включал в себя даже кино. Так кинолента «Антракт» - «поэтический апофеоз чистого кино»  с участием теперь всемирно известных дадаистов и сюрреалистов (а тогда – хулиганов от искусства): Марселя Дюшана, Мана Рея, самих Эрика Сати и Франсиса Пикабиа, - был снят еще молодым режиссером Рене Клером. Впоследствии «Антракт» будет внесен в золотой фонд киноискусства XX века, как «манифест французского авангарда». И именно в нем мы можем увидеть Эрика Сати - «За неизменным пенсне и короткой бородкой лукавого фавна – улыбка Сати». Изначально фильм был немой и музыку играли «вживую», сейчас фильм объединен из двух частей, которые раньше показывались отдельно и «наложена» звуковая дорожка, записанная оркестром под управлением ученика Сати – Анри Соге.

Фильм 20 минутный. Сюжет там тоже есть, где-то с пятой минуты.

Еще штрихи к портрету Сати. Он питал необъяснимую привязанность к зонтам, которые покупал, как только у него появлялась такая возможность (а мы помним, что жил он практически в нищете, горько сетуя на то, что таперу в ресторане скорее поднесут виски, нежели сэндвич, хотя последний для голодного пианиста может быть насущно необходим.). Сати говорил о зонтах все время, постоянно их терял и находил, и как-то раз его увидели на улице под дождем, когда он шел и заботливо прикрывал плащом зонт. У талантливых людей и фобии подчас уникальные.

«После высказанного предписываю Вам удалиться от Моей особы и предаться безмолвной скорби и мучительным размышлениям» Эрик Сати.

Эрик Сати родился в городе Онфлер, на западном побережье Франции. Сейчас в доме, где жил художник открыт удивительный, как и все творчество Сати, музей - Erik Satie Museum - Honfleur / Les maisons Satie. Это фильм о музее - путешествие маленького мальчика по мирам и музыке Эрика Сати.

И еще некоторые цитаты из записок Эрика Сати:

«Я вас прозрел в замочную скважину»

«Дышу я аккуратно (каждый раз понемногу)»

 «Надо быть справедливым – хотя бы раз.»

«Возможно, музыкант – самое скромное из всех животных, зато он гордится этим больше всех. Это он придумал возвышенное искусство портить поэзию.»

«Нельзя допускать, чтобы задняя мысль из головы уходила в задницу.»

Так и не допускайте! Читайте с удовольствием!

Пантелеевы рекомендуют читать

Arzamas