Nikolay Svyaznoy

Признаюсь, я совершенно не разбираюсь в работе переводчиков. Для меня их труд познается во время чтения. И если раньше я совершенно не обращал внимание на переводчиков (адресуя писателю всю заслугу за литературное произведения), то сейчас в книжных выпрашиваю несколько имен. Например, Дарью Синицину. Её слог телепортирует меня в миры Латинской Америки, где я никогда не бывал, но с её помощью хожу по их извести и пампе как влитой.

И вот недавно в Издательство Ивана Лимбаха вышла новая книга в переводе Дарьи Синицины - "Искусство воскрешения" Эрана Риверы Летельера (написавший ранее блестящую "Фата-моргана любви с оркестром"). Когда ты её читаешь - становишься сообщником самопровозглашенного "Христа за пазухой", слоняющегося по выжженой Богом земле, где каким-то непостижимым казусом ступала нога человека. Твоими собутыльниками становятся пропойцы, блудницы, святые и карабинеры. Все - в одном Ковчеге. 

Пить подобные книги - значит жить. Хотелось бы мне наполнить свои вены словами, пунктуацией, ритмом и стилем Летельера+Синициной. Умение пересадки европейскому человеку Латиноамериканского сердца - блестящее достижение, доказывающее, что таки есть среди нас те, кто отличается от приматов.

Книгой можно убить, согреть на костре в холодном лесу, обменять на хлеб, продав на Avito, а ещё можно облагородить себя. Задуматься. Познать. Не прекрасно ли это?! 

"Эти недоумки находили отвратительным, что их Учитель, преемник Христа-Царя, довольствуется сбитыми сандалиями, сермяжной хламидой заплата на заплате - это вам не бесшовная туника Назарянина - и льняными черными трусами. Вся эта шобла кретинов - "Прости им, Господи, ибо не ведают, чего желают" - мечтала просочиться в царствие небесное без билета. Они не знали того, что, - как гласит деревенская мудрость, плод долгого тягостного опыта, - чтобы насладиться радугой, надо сперва вымокнуть под дождем".

Михаил Сергеенко

"Искусство воскрешения", как и многие тексты Летельера, открывает перед нами двери в мир распадающихся селитряных посёлков в южноамериканской пампе. Этот мир является благодатным материалом не только для самого писателя, закрывающего тем самым свой перманентный ностальгический гештальт, но и целым генератором метафор, которые образуют живописную символическую сетку для каждого, кто не только не знает, что такое жизнь на латиноамериканском прииске, но и с трудом выстраивает ассоциативный ряд со страной Чили.

Первое, что бросается в глаза - это писательская любовь, опутывающая все душные и пыльные уголки чилийской степи. Летельер любит все эти покосившиеся цинковые дома, жаркие и липкие вокзальчики, шумные таверны, замызганных детей, гоняющихся за прохожими, матерящихся и скабрезно шутящих забойщиков прииска, неуклюжих падре, сплетничающих домохозяек, профсоюзные собрания под палящим солнцем, да и сам раскалённый жёлтый шар в небе, неустанно опаливающий Атакаму, кажется ему верным спутником и свидетелем этой разухабистой и непростой жизни. Любит Летельер и своего героя, Доминго Сарате Вега, жителя одного из приисков, который объявляет себя новым воплощением Иисуса, прозванного за это Христом из Эльки. Новоиспечённый "спаситель" видит своё мессианское призвание в распространении незамысловатых брошюр с наивными и слегка доморощенными изречениями "на благо Человечества", подкрепляя это всё громогласной цитацией библейских золотых стихов с их очень человеческой интерпретацией. Христос из Эльки, реально некогда бродивший по чилийской земле человек, превращается под пером Летельера в симбиоз народной, преломлённой через латиноамериканский житейский быт, католической традиции и стремления к насыщенной, яркой, бурной жизни "во плоти". "Чилийский Иисус", казалось бы, под пулемётный град чёрного юмора и незамысловатых оказий, должен превратиться в комическую фигуру, но происходит нечто иное. Ты начинаешь замечать еле улавливаемую тоску по народному, эпическому герою, как в европейских плутовских романах, который является частью аутентичной культуры, не видоизменяя её, а наполняя новыми красками. 
Воскрешение, как акт победы над смертью человека, оказавшийся неудачным розыгрышем в начале книги, становится практически главным символическим выражением идеи Летельера в романе. Христос из Эльки не может спасти конкретного человека от неизбежных бытийных законов, но он, сам того не понимая, пытается вдохнуть жизнь в уже агонизирующие, исчезающие чилийские посёлки в Атакаме, которые уносят с собой пласт культуры, такой важной и ценной для писателя.

Летельер в "Искусстве воскрешения" делает то, что мне представляется одним из важнейших свойств национальной литературы. Он создаёт "дух места" - то важное, особенное, отличное от всего иного, что рождает в нашей душе не всегда ясные чувства любви к тому месту, где можно сказать прохожему "мы с тобой одной крови - ты и я". Роман не только культивирует тоску по ушедшей в прошлое эпохе селитряных приисков, но и пытается зацементировать в тексте исчезающее в глобальном мире культурное разнообразие.

Сергей Сиротин, Федор Косичкин

Мало кто сейчас помнит, что на рубеже XIX—XX веков Чили в большой степени выполняла роль Саудовской Аравии века XX: недавно образовавшаяся далекая страна, стремительно скакнувшая от нищеты к богатству благодаря тому, что одно из ее ископаемых, на которое местные жители столетиями не обращали внимания, вдруг резко понадобилось европейцам. Только в роли нефти выступила селитра, необходимая для производства пороха. Поэтому когда в начале XX века гадкие немцы научились синтезировать селитру искусственно, в Чили произошел тяжелейший спад: вчера еще процветающие рудники, дающие тяжелую, но устойчивую работу огромному количеству людей, оказались на грани закрытия. 

Именно в таких условиях действует герой романа — бродячий проповедник, косматый чудак и чудотворец-шарлатан Доминиго Сарате Вега, более известный как «Христос из Эльки». Это совершенно реальный человек, годы его жизни 1898—1971, причем, как уверяет нас в примечаниях переводчица, Ривера Летельер достаточно точно следует фактографической канве бродячего периода его достаточно долгой (для Христа) жизни.

Год литературы