«Барскова, обращаясь к тяжелейшему историческому опыту, эмоционально перегретому материалу, продолжает хирургическую работу по «распрямлению» «кривого горя», исследуя и проговаривая смыслы, которые не всегда являются очевидными, а подчас искусственно маргинализированы, определены на обочины исторических дискурсов, но именно они становятся истинными свидетельствами истории». Юлия Подлубнова, Colta.ru

«Книга Полины Барсковой своим спокойным, но не холодным тоном рассказа в сочетании с глубоким знанием поэзии и истории, а главное – с любовью к городу, пережившему блокаду, несомненно, заслуживает прочтения и обсуждения».

Александр Трегубов, материал «На перекрестках улиц роковых. Поиск слова в блокадном городе», «Учительская газета»

««Я могу говорить». Это объединяющий мотив и цель книг Полины Барсковой о блокаде Ленинграда, которые она пишет и составляет из текстов блокадников и/или исследователей. Интересно, хватит ли пальцев рук перечислить, сколько сборников о блокаде вышло за последнее время благодаря Барсковой, ее стараниям и ее потребности в проговаривании опыта блокадного человека? Сколько уже разговоров инициировано, сколько мыслей передумано, но сколько еще не прочитано! (...) 

Полина Барскова показывает и, скорее всего, продолжит показывать, сколь многое все еще скрыто в складках времени, памяти и языка».

Анастасия Житинская, журнал «Звезда», №12 за 2020 год

«Барскова не раз упоминает о том, что Блокада не создала новых жанров. Но трансформировала, переактуализировала старые. Сегодня, во всяком случае, разговор о Блокаде (как и о Холокосте, и о Гулаге) возможен только как поиск новых возможностей и моделей говорения. Задача на самом деле не в том уже, чтобы «сказать правду», а в том, чтобы ощутить трагедию в подробностях, во плоти, интимно. Барскова отважно смешивает разговор о текстах (сильных и не очень) с разговором о людях и их опыте, сама погружаясь в этот опыт, ныряя в него и выныривая. В этом новизна ее книги — умной и замечательно написанной». Валерий Шубинский, «Сказать о несказуемом», «Новый мир» (№ 9, сентябрь 2020)

«Барскова рассматривает разные литературные стратегии блокадного поэтического письма, которое задним числом меняет наш взгляд на советский литературный канон и на ту человеческую и цивилизационную катастрофу, которой была блокада». 

Варвара Бабицкая, «Полка», материал «100 главных русских книг XXI века»

«Можно сказать, что после этой книги, как и других публикаций П. Барсковой, давно занимающейся этой темой, представление о блокадной поэзии, список имен, ассоциирующихся с нею, уже никогда не будут прежними. Речь не только о введении новых текстов и имен (многие из них уже достаточно времени на слуху), но и о пристальном чтении стихов этих поэтов, в каждом из которых Барсковой удалось разглядеть то, что составляет особенность их блокадной поэзии, соотнести ее с особенностью судьбы (прежде всего творческой) каждого из них. Книга свидетельствует (в наше время это стало уже почти догматом), что маргинальное, не бывшее частью литературного процесса в момент своего создания, зачастую оказывается не менее, а часто и более подлинным, нежели большинство из в этот литературный процесс изначально встроенного, тем более когда речь идет о тоталитарном режиме».

Григорий Беневич, альманах «Артикуляция», Выпуск №16, «БОЛЬШОЙ РАЗГОВОР» ЗА ПОЛЯМИ МАРГИНАЛЬНОГО

Барскова сосредоточена на представлении блокады именно такой, какой её видели и запомнили люди; Барскову интересует, что подобная трагедия могла сделать с человеком — и как воспоминания о тех событиях отразились в культуре. Меньше всего её интересуют официальные властные инициативы; только личное. (...) 

Посвящая каждую главу новому поэту, Барскова выделяет и общие места блокадного текста: во-первых, голод. Во-вторых, постоянную темноту, которая начинала восприниматься как потеря зрения. В-третьих, важнейшей темой для поэзии стала гибель родителей и жизнь рядом с умирающей матерью. В-четвёртых, физиологичность многих текстов и внимание к собственному нездоровому телу, которое перестает восприниматься как собственное. Внимание к телу вообще — здоровая плоть вызывает плотоядные мысли. Внимание к телу не только человеческому — героями стихов становятся и съеденные любимые кошки, и гуляющие по кухне крысы. Наталья Крандиевская даже ассоциирует себя саму с крысой, которая ходит по её опустевшему дому, — и в этом одновременно есть и гротескный ужас от происходящего, и стремление выжить вопреки всему.

И, по Барсковой, именно творчество помогало каждому герою книги не потерять себя, не потеряться в окружающем ужасе.

«Блокадный город исчезает, растворяется в щёлочи опыта, оставляя после себя лишь “тишь”. Крандиевская замечательно описала этот след, остающийся от человека и от города, которые не должны были выжить, но выжили, остались, преобразились, стали ещё более собой», — расшифровывает Барскова стихи Крандиевской.

Но ужас блокадного города остаётся с читателем — читателем стихов блокадных поэтов и книги Полины Барсковой. И понять, осознать этот ужас, не побояться посмотреть — то немногое, что мы можем сделать. Отвоевать у тьмы и у забытья истории ещё что-нибудь.

Елена Васильева, «Форпост Северо-Запад»

«Главное ощущение, которое вычитываешь из «Седьмой щелочи»: поэзия в Ленинграде не просто творилась — в полузамерзших коммунальных квартирах, госпиталях и кабинетах Смольного — стихи были частью городской повседневности. И попыткой прямо во время катастрофы найти язык, на которым можно о ней говорить, — причем этим языком мы не овладели до сих пор». Елена Кузнецова, «Фонтанка.ру»

«Барскова, изящный стилист и интеллектуал с современным исследовательским аппаратом, хочет хотя бы немного овладеть абсолютно чужим, запредельным блокадным опытом. Единственный способ сделать это — дать блокаде в какой-то мере овладеть ею самой. Вся работа Барсковой основана на колебании перспективы между трезвым взглядом человека пораженного, раздавленного, но находящегося в безопасности и оттого, конечно, непонимающего, и попыткой стать медиумом блокадных писателей, настроить свой голос в один тон с их голосами, позволить им проговорить нечто через себя».

Игорь Гулин, «Коммерсантъ»

«Барскова переживает историческое (судьбы блокадников, узников концлагерей, прошедших через ад ленинградских писателей) как лично внятное: её тексты о Владимире Максимове, Виталии Бианки, Примо Леви, братьях Друскиных написаны с высочайшим градусом эмпатии, не избегающей грязного и постыдного. Можно сказать, что, закалённая этой эмпатией, ведомая её наитием в точном выборе слов, пишущая может простить и отпустить на свободу тех, кто нанёс ей обиды, кто покинул её, наконец, саму себя. От «Живых картин» тянется нить к следующей книге Барсковой, «Седьмая щёлочь»; кажется, что рассматривать их стоит в комплексе, как большую работу по созданию нового письма, оживающего на руинах словесности-о-катастрофе». Лев Оборин, «Полка», материал «100 главных русских книг XXI века».

Автор этой книги Полина Барскова – поэт и филолог, родившаяся в советское время в Ленинграде и ныне живущая в Америке. Она поставила себе сложную и благородную задачу – изучить наследие всей блокадной поэзии, а не только известной ее части, и показать современникам. Автор исследует два потока блокадной поэзии – один рождался для публикации и официального использования, а второй – то, что люди писали для себя, без мысли о публикации.

Самое поразительное, что оказавшись в блокаде, которую иначе как адом назвать нельзя, поэты вообще находили в себе силы писать стихи. И делали это, как отмечает автор во вступлении к книге, во многом для того, «чтобы поддерживать себя в человеческом, недистрофическом состоянии, чтобы преодолеть ужас по отношению к себе и ситуации…» Может быть, как раз творчество и давало им силы, чтобы жить, выжить и рассказать нам об ужасах блокады. (...)

Книга таинственно и неслучайно названа фразой из стихотворения поэтессы Натальи Крандиевской «Седьмая щелочь»: «Этот год нас омыл, как седьмая щелочь / О которой мы, помнишь, когда-то читали? / Оттого нас и радует каждая мелочь, оттого и моложе как будто мы стали».

Этот стих вызывает прямую ассоциацию с книгой Екклезиаста: «И обращу на тебя руку Мою и, как в щелочи, очищу с тебя примесь, и отделю от тебя все свинцовое». Не в семи водах, а в семи щелочах омыты были ленинградцы во время блокады, а те, кто выжил в том аду, стали людьми другой породы.

Но из их разных поэтических голосов сложилась потрясающая по силе воздействия симфония, посвященная героическому городу и его людям: «Но слетались тени многих битв, / Тени заклинаний и молитв, / в беспокойной дружеской беседе, / Устремляя взоры вдаль и ввысь, / совещались, спорили, клялись – / О Победе! Только о Победе!» ( Татьяна Гнедич).

Наталья Колесникова, журнал «Читаем вместе» (июнь-июль 2020), материал «Голоса ленинградской блокады»

«Очень хорошо, что такая книга в русской культуре и русской истории появилась. Что она уже есть и будет, что бы ни приключилось с нашей страной в дальнейшем».

Никита Елисеев, «Мама, не надо!», Colta.ru

«Эта книжка не только пристальное изучение текстов блокадных поэтов, не только поиск ответа на вопрос, как можно писать об Аде (и после Ада) стихи, но стремление найти взгляд и обрести язык, способный выразить, описать блокадное не— и существование».

Николай Александров, «Эхо Москвы»

«Сборник эссе исследовательницы блокадных текстов, писательницы и поэтессы, Полины Барсковой. Ольга Берггольц, Евгений Шварц, Николай Тихонов, Геннадий Гор, Наталья Крандиевская и другие: поэты и поэтессы, пережившие Блокаду, уехавшие из блокадного Ленинграда или добровольно оставшиеся там. Для каждого и каждой Блокадный город оказался не только местом смерти и ужаса — но и ресурсом для письма и свободы. Книга Барсковой полна парадоксов».

Оксана Васякина, «Букмейт»

«Перечисленные способы смотреть – из сытости, одиночества, потери и смерти на один и тот же катастрофический мир, Барскова собирает в одну книгу, и этим показывает: нет одной точки зрения, нет одного прямого и чистого дискурса для говорения и письма об исторических событиях».

Оксана Васякина, «Год Литературы»

«Сопряжение в подзаголовке «текстов» и «судеб» не случайно: это конструктивный принцип, на котором держится как исследовательское, так и художественное письмо Барсковой, ее способ говорить о прошлом и людях, его населявших, об истории. В этой оптике — важной не только для «Седьмой щелочи», но и для «Живых картин», сборника прозы Барсковой, где блокадная тема оказывается одной из ведущих, — установление контакта с минувшим, работа по рассеянию мрака забвения и небытия осуществляется через изображение/воображение мертвых как живых, восстановление, насколько это возможно, полноты и осязаемости их характеров, переживаний и страстей. Взгляд в прошлое оказывается взглядом на людей — заинтересованным созерцанием их жизни, не отражением, а одной из важнейших форм которой оказывается и поэзия — подобно внешности, голосу, жесту или поступку одновременно свидетельствующая о человеке и способная быть самодостаточным предметом восприятия».

Олег Ларионов, материал «Взгляд реставратора», журнал «Прочтение»