«В Издательстве Ивана Лимбаха вышло большое избранное Геннадия Гора — автора великих блокадных стихов и одного из самых недооцененных русских писателей ХХ века».

Игорь Гулин, «Шепотом и криком», «Коммерсантъ Weekend»

Гор идёт к Магомету

Геннадий Гор. Обрывок реки. Избранная проза: 1925-1945. Блокадные стихотворения: 1942-1944. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2021. – 576 с.

Советского писателя Геннадия Гора читатели знали как автора чудаковатой научной фантастики, стопроцентно советской беллетристики, но новое издание произведений открывает какого-то совершенно нового, доселе неизвестного потерянного литератора 1930-1940х гг. Именно в этот временной период написаны самые лучшие тексты, составившие основной корпус «Обрывка реки». Начинать знакомство с «новым» Гором лучше прямо с романа «Корова». Представляете, что бы получилось, если Дэвиду Линчу поручили бы снять фильм про коллективизацию? Правильно! Полное безумие.

Если Катаев в романе «Время, вперёд!» всячески подчинял свою изящную модернистскую манеру прямолинейности соцреализма, то Гор полностью упаковывает колхозную тематику в авангардное художественное высказывание. Оцените только эпизод со старичками-колхозниками, когда начинает казаться, что и персонажи, и текст, и ты сам, читатель, сходишь с ума. Вещи превращаются в людей, люди – в вещи, мир для Гора – это одна бесконечная метаморфоза. Потому и река становится центральным символом, а образы, так или иначе связанные с ней, спасают, казалось бы, самые слабые тексты этого сборника (их совсем немного) про приход советской власти в тайгу от распада или идеологической назидательности.

Почему река? Да потому что текучесть – одно из ключевых понятий философии тех, кого до сих пор условно именуют обэриутами. А Геннадий Гор в лучших своих рассказах – это такой потерянный, «неучтённый» обэриут. «Стакан», «Вмешательство живописи» позволяют наблюдать, как автор шёл к своему главному тексту, настоящему шедевру – рассказу «Маня», где как раз и фигурирует ухо, заставившее вспомнить режиссёра «Синего бархата». Таинственная история советского служащего Петрова, на глазах которого тает, теряя части тела, его жена Маня, находится ровно на том самом перекрёстке авангарда и экспрессионизма, что и хармсовская «Старуха». Хармс использовал образы «старух-беспокойниц» из произведений А.Перовского (А.Погорельского), А.С.Пушкина, Ф.М.Достоевского. Гор гиперболизирует приём Гоголя, доводя повествование до крайней степени трагизма. В отличие от майора Ковалёва, Маня лишается не только носа, жена Петрова постепенно теряет человеческий облик, неслучайно кошмарные эпизоды сопровождаются причитаниями главного героя: безобразие, что за безобразие. И это, конечно, очередная игра, потому что безобразие лучше читать с ударением безОбразие. А Петров, отгородившийся ото всех, оборвав контакты с коммунальным миром, начинает панически бояться расчеловечивания. Не стоит надеяться, что финал рассказа расставит всё по местам - автор продолжает играть с читателем, предлагая последнему несколько возможных трактовок описанного.

Волшебник Каракулов из рассказа «Спящие реки» идеально встаёт в ряд персонажей-чудотворцев из произведений 1920-1930х годов. Подобно Ивану Бабичеву, ещё в детстве он пытается помочь Мефодию Абрамычу, грезящему Иерусалимом, послав «почти святому человеку» сон. Первое же чудо порождает и первую неблагодарность, и чем больше старается Каракулов, тем теснее окружает его кольцо человеческой озлобленности. В финале героя обвиняет собственная мать. На суде происходит следующий замечательный диалог:
« - Да. Он меня шантажировал. Он угрожал мне, что превратится в озеро или в гору. Что ему очень хочется стать озером.
- И вы боялись этой угрозы? – спросил мировой судья с лёгким смехом, пожав плечами.
- Да. Я верила. Я верила. Он так не любил меня! Чтобы мне досадить, он мог сделать всё.
- Даже стать озером?
- Да. Он мне угрожал, что превратится в озеро».

Чудесными и странными превращениями наполнена и блокадная лирика Гора. Вряд ли стоит вырывать отдельные строки или целое стихотворение из контекста: перед читателем настоящий лирический цикл, где ужас медленно и верно вырастает из нагромождений каламбуров. Как и в лучших рассказах писателя, экспрессионистское отчаяние появляется из жонглирования словами и смыслами. Такие стихотворения лучше читать подряд, от начала и до конца, только тогда они окажут должное воздействие.

Итак, одним «возвращённым именем» в истории советской литературы стало больше. Прозу и поэзию Гора, представленную в «Обрывке реки» с уверенностью можно аттестовать как классику отечественного авангарда и экспрессионизма.

Константин Поздняков, доктор филологических наук, профессор кафедры журналистики СГСПУ.

«Свежая газета. Культура», №13 (210) июнь 2021

«Такое можно было писать только в пограничной ситуации, со всей свободой отчаяния. Грубо говоря, это тексты, которых не могло и не должно было быть. Они возникли в ситуации чистой невозможности: человека, понимания, речи, самой жизни, но жить с этим языком, с соответствующим чувством мира было немыслимо. Дело не только в том, что за такое преследовала советская власть, есть вещи и пострашнее. Оно разрывало изнутри. (...)
А вообще-то это история о том, что человек, во-первых, целен (даже при всех противоречиях), а во-вторых, больше и неожиданнее себя самого».

Ольга Балла, «Катастрофа и ее окраины», «Учительская газета»