Петровская рассказывает историю XX века через историю своей семьи, ставшей жертвой Второй мировой войны, голода, холокоста.

Примечательно, что Петровская написала книгу по-немецки: «В этой книжке вообще всё правда — кроме немецкого языка. Немецкий язык — это единственный фиктивный элемент, который всё переводит из плана нон-фикшен в план фикшен», — рассказывает она в одном интервью.

По мнению критиков, с которым я обеими руками соглашаюсь, в «Кажется Эстер» Петровская находит способ рассказать о том, что трудно облечь в слова.

Андрей Завадский. «Ностальгия без права переписки. 22 книги о том, как общество и искусство воспринимают прошлое», «Нож»

«Катя Петровская обладает способностью находить в потоке повседневности именно те детали и события, которые, будучи и сами по себе выразительными, делают этот поток значительным в неповседневном смысле. Видимо, она такие детали чувствует по резкой боли, которую они у нее вызывают. Этим объясняется и то, что книга написана на немецком, который Петровская начала учить, уже будучи взрослым человеком, и который „стал тем буквальным способом „онеметь“, потерять дар речи, единственным приемлемым для меня способом писать о потерях“».

Анна Берсенева, «Новые известия»

«Роман — погружение в непроглядность времен и судеб. Попытка проследовать за намерениями ушедших родных неизбежно приводит к себе настоящему так же верно, как и прошлое постоянно отражается в нас самих. Еще это роман, конечно, об ужасах XX века, передвижениях судеб по пространствам тревог и любви и об игре имен. Катя написала книгу, исследуя историю собственной семьи, и через это соткала повесть об общечеловеческом. Все в одном и одно во всем — аксиома верна, на каком языке и в какое время ни говорили бы об этом».

Артем Макоян, «Подписные издания» для «Инде» (Книгоитоги. Эксперты независимых книжных магазинов рекомендуют лучшие издания 2021 года)

«Книги о поисках правды в закоулках своей памяти — это еще и истории о том, как прошлое травмирует людей в настоящем. И лично мне тут бросаются в глаза не размышления о бессмысленности злодеяний, а о тех неосознанных, даже рефлекторных реакциях, которые вырабатываются у людей, переживших что-то в прошлом. Наиболее интересными становятся мимолетные замечания о том, как по-новому предстают обыденные ситуации. (...)

Катя Петровская не раз останавливается на чем-то, что не имеет отношения к ее поискам, но невольно цепляет внимание. На вокзале висит огромный настораживающий плакат со словом «бомбардировка» — оказывается, это лишь реклама какого-то спектакля. В саду у дедушки растут яблоки сорта «слава победителям». Люди, которые позволяют себе просто гулять и не думать ежеминутно о трагедиях прошлого, выглядят странно. Язык, на котором говорили когда-то фашисты, по иронии судьбы становится самым важным для изучения своей семьи. От Берлина до Киева такое же расстояние, как от Берлина до Парижа…  Почитайте, там еще много, очень много моментов, на которые вы уже не сможете смотреть как раньше».

Владимир Панкратов, «Москвич Mag»

ХХ век на «одной шестой части суши» планомерно разрушал семейную память. Этому способствовали прежде всего сами события, разрывающие ткань индивидуальной биографии и родовой истории: революция и Гражданская война, коллективизация и миграция в города из деревень и местечек, большой террор и депортации, Великая Отечественная война с ее 26 млн погибших на фронте и на оккупированных территориях, второй волной эмиграции, распадом старых и созданием новых семей и прочее. Потери памяти способствовала и лукавая политика государства, скрывающего собственные и чужие преступления и трагедии, от Катыни и Холокоста до Чернобыля, и проводящего избирательную коммеморацию подвигов и достижений. Наконец, сами люди, носители знания о личном и семейном прошлом, переставали его транслировать: причиной тому могли быть посттравматическая амнезия, страх упоминать «неправильное» классовое происхождение или репрессированных родственников, обесценивание прошлого, к примеру местечкового быта, традиционного уклада или идиша, на фоне ценностей «дивного нового мира».

Галина Зеленина, «Лехаим»

«Метафора немоты, такая важная для семьи, с детства довлеет над Катей Петровской. Чтобы стать писательницей, она должна сначала потерять, а затем обрести речь. Именно поэтому она пишет не на родном языке, а на немецком, который оказывается и сутью немоты, и её преодолением». 

Евгения Риц, Jewish.ru

«История не сохраняет всего, но при страстном упорстве из нее можно вытащить очень многое и так преодолеть стирающую силу времени, по крупицам отвоевать у безличного большого нарратива свой собственный — написать семейный эпос, в котором смерть будет не побеждена, но достойно встречена силой родственной любви и заботы о памяти. Примерно этим занимается Петровская».

Игорь Гулин, «Отступление немоты», «Коммерсантъ Weekend»

«Петровская переживает, что у неё нет продуманной стратегии: в попытке вернуть мертвецов к жизни она «читала случайные книги, ездила в случайные города, совершала ненужные действия». Но ведь ненужные действия оборачиваются настоящими чудесами: потерянные эпизоды семейной истории находятся, в разгар празднования Нового, 2011 года в квартире звонит телефон из Киева 1940-го, в пространстве тоненькой книги сходятся выжившие».

Лиза Биргер, «Важная книга», «Полка»

«Несмотря на болезненную тему, роман оставляет светлое впечатление, будто ты сам перелистал семейный фотоальбом и теперь наполнен памятью о том, что всегда знал, но как-то забыл».

Любава Винокурова, «Как звали твою бабушку?», «Московская немецкая газета»

«Книга прежде всего для тех, кто прочел «Аустерлиц» Зебальда, «Памяти памяти» Марии Степановой и «Бегунов» Ольги Токарчук. Петровская, русскоязычная писательница, родившаяся в Киеве и написавшая «Кажется Эстер» на немецком языке, продолжает большой интернациональный разговор о памяти и о том, как нам с этой памятью жить сейчас. Авангардная форма, замечательный язык, философско-художественное осмысление событий отдаленного (Великая Отечественная, Бабий Яр) и недавнего прошлого. «Кажется Эстер» — одна из самых важных переводных книг этой осени, разговор о которой будет продолжаться еще долго».

Максим Мамлыга, Esquire

«Этот роман-исследование семейной истории, написанный по-немецки русскоязычным автором из Киева, перевели уже на 20 языков. Катя Петровская рассказывает о своей погибшей в Бабьем Яру прабабушке — кажется, её звали Эстер, и восстанавливает всю историю своей семьи в том числе через историю Холокоста. Книга написана на немецком специально: как говорит автор, немецкий когда-то так и назвали за то, что он «язык немых», тех, кто не в состоянии объясниться на понятном языке. А немые — важная часть рассказа». 

Мария Вуль, «Цимес», «Что покупать на ярмарке non/fiction»

«„Кажется Эстер“ и „Памяти памяти“ — не совсем про извлечение и спасение мертвых из когтей небытия, они в том числе — и про выживших. Катя Петровская и Мария Степанова обе пытаются определить себя через историю своей семьи, делают попытку прорваться сквозь лакуну памяти к себе. Общий вопрос Петровской и Степановой — кто я и из какого места в истории я говорю? Кто я, если я не знаю, кем были они?» 

Мария Закрученко, «Горький», «В поисках утраченного невыносимого времени»

«Эту книгу («Кажется, Эстер» Кати Петровской) я прочел по-немецки. Захотел перевести. Даже с Катей Петровской списался. И… не смог. Не взял. Перевел патриарх перевода с немецкого: Михаил Рудницкий. Ему и карты в руки. Мне такую партию не сыграть. Видите ли, урожденная киевлянка, дочь замечательного русского филолога Мирона Петровского, исследователя детской литературы, творчества Булгакова и того, как это творчество связано с Киевом (малой родиной писателя), сама брала немецкий язык с боем. Он не был для нее родным. Она в него вошла, и он стал ей родным. Вышла замуж за немца, уехала в Германию, выучила немецкий и… стала немецкой писательницей. Настоящей немецкой писательницей, перевести тексты которой на русский так же трудно, как перевести Томаса Манна (я знаю — пробовал). Ну, разумеется, то, что берется с боем, с трудом, становится куда более родным, чем то, что приобретено легко, без труда. Аксиома. А книга написана про род Кати Петровской, про судьбу украинских евреев и украинцев, про дедушек и бабушек, даже про двоюродных дедушек (глава «В мире неорганизованной материи» про Иегуду Штерна, безумного террориста, в 1932 году обстрелявшего в Москве машину немецкого посла, — абсолютный шедевр), про прадедушек и прабабушек, учителей и учительниц школ глухонемых, и про то, как узнает про всех про них, как сама растет и пытается познать окружающий ее до конца не познаваемый мир: родную улицу имени Флоренции в Киеве, до сих пор оставшиеся развалины варшавского гетто, музей в Освенциме, берлинский вокзал, дачные пригороды Киева и главную загадку современности: как же так получается, что звереет, сходит с ума целый народ с такой культурой, с таким языком, на котором сама так прекрасно, так почти непереводимо пишет...».

Никита Елисеев, «Пригород»

«Книга Кати Петровской «Кажется Эстер. Истории» вышла в петербургском «Издательстве Ивана Лимбаха». Катя Петровская родилась в Киеве, жила в Москве, затем в Тарту, потом уехала в Берлин, изучала славистику. Ее книга написана по-немецки, переведена на двадцать языков и вот теперь увидела свет на русском в переводе Михаила Рудницкого. Немецкий язык, по словам самой Петровской, здесь принципиален, он — как другое измерение, зазор между двумя языками (чужим и родным), препятствие и преодоление одновременно.

Это книга разысканий и путешествий — в прошлое, в историю семьи и трагическую историю 20 века, очерки поездок в места, знаменующие или связанные с тем, что ушло безвозвратно. Это рассказы о родственниках, которые учили говорить глухонемых, воевали, пережили оккупацию и лагеря, погибли в Бабьем Яру, жизнь которых приходится воссоздавать, восстанавливать, преодолевая глухоту забвения и немоту, охватывающую человека перед лицом свершившейся катастрофы».

Николай Александров, «Эхо Москвы»

«„Лучше бы мне начинать свои путешествия не отсюда, не с этого привокзального пустыря…“ — говорит Петровская в самом начале. Как едва ли не все в книге, при всей своей несомненной конкретности этот пустырь — пространство перед берлинским вокзалом — насквозь символичен. Только отсюда — с пустыря забвения, неполнопамятования, на котором никак не состояться жизни во всей ее полноте, — и может начаться путешествие в память. Этот пустырь — всегда привокзальный: он не просто предполагает дорогу — он требует ее. 

Главная героиня этого повествования — именно она, память. Восстановление утраченного как личная задача и вызов; как не столько даже смысловое, сколько чувственное, эмоциональное предприятие. Пропускание родового прошлого через себя, превращение в собственное телесное событие».

Ольга Балла-Гертман, «Новый мир» (№ 1, 2022)

«Двадцатый век ставил перед собой задачу превращать наших своих в единое море пепла, литератор Петровская ставит перед собой задачу говорить: эти лагеря, овраги, полигоны, города полны теми, чью историю я никому не отдам, не выпущу из рук, на ветер. Здесь лежит моя бабушка. Именно отдельность, неровность, неравность, особенность интересуют этого автора вопреки всяческим массовым и коллективным порывам, потокам. „Бабий Яр — часть моей истории, и иного мне не дано, но я здесь не поэтому, вернее, не только поэтому. Что-то ведет меня сюда, ибо я верю — там, где жертвы, чужих не бывает. Кто-то свой есть здесь у каждого“».

«Прошлое как школа для немых», Полина Барскова, Colta

«Автор задает публике и самой себе вопросы, на которые довольно боязно отвечать. Книгу отличает высочайшее литературное качество, и в том числе остроумные, часто новаторские, композиционные ходы, причем новаторство это абсолютно органично, это не авангардистские кунштюки ради самих себя. (...) Это без преувеличения великое произведение, уже влияющее на так называемый литературный процесс». 

Сергей Князев, «Фонтанка»