Переводы
Федерико Гарсиа Лорка
(1898–1936)
Тополь и башня
Тополь и башня.
С тенью живою —
вычерченная веками.
С тенью в зеленых руладах —
замершая в отрешенье.
Непримиримость ветра и камня,
камня и тени.
Мигель Эрнандес
(1910–1942)
* * *
Когда тебя покину…
Когда к тебе приникну
уже могильной глиной…
Нет, не могильной глиной —
запекшеюся кровью,
и там неутолимой.
Константинос Кавафис
(1863–1933)
Жрец Сераписа
О добром старике, моем отце,
всю жизнь меня любившем с той же силой,
о старике-отце я горько плачу,
позавчера умершем на заре.
Исус Христос, мой ежедневный труд —
ни в чем не поступаться предписаньями
Твоей святейшей церкви в каждом деле
и в каждом слове, даже в каждой мысли.
Любого, кто отрекся от Тебя,
я сторонюсь. Но я сегодня в горе,
Христос, я плачу о моем отце,
который был — чудовищно сказать! —
жрецом в кумирне гнусного Сераписа.
Сесар Вальехо
(1892–1938)
Из книги «Трильсе»
XXVIII
Ни мамы за столом возле меня,
ни «ты поел бы», ни воды в стакане,
ни слов отца, когда он возникал
у алтаря с початками, кляня
застежки за размер и опозданье.
И как мне есть, как руку мне к той самой
тарелке протянуть издалека,
когда ни камня от родного дома,
когда ни капли не предложит мама,
когда мутит от каждого куска!
Я был сегодня за столом у друга
с его отцом, что с улицы пришел,
и тетками за вдовьим разговором
и пришепетываньем альвеол
над звонким — серым
в крапинах — фарфором,
с приборами на собственных местах,
мурлыкавшими счастливо на зависть.
И прямо в нёбо мне
ножи вонзались.
Еда за их домашними столами
с чужой любовью и куском не впрок;
хлеб станет прахом, если он не МАМИН,
конфеты — желчью, спазмами — глотук
и маслом для соборованья — кофе.
Когда под каждой крышей ты чужой
и не покормит мама из могилы —
на кухне ни просвета
и у любви ни крохи за душой.
* * *
Забойщики покинули забой,
расправив кости завтрашних развалин,
подперли жизни грохотом смертей
и, до отметки выработав мозг,
закупорили голосами
каверну заглубляющейся штольни.
Ты посмотри на этот едкий прах!
Послушай окись этого величья!
Все эти клинья ртов, и наковальни ртов,
и механизмы ртов! (Само великолепье!)
Порядок их могил,
хор перебранок, пластика подначек,
их толпы у подножья горючих катастроф, —
ценители желтушных суховеев,
печальники печалей,
подмастерья иссякших руд
и ссохшихся, бескровных минералов.
С рабочими буграми черепов,
обутые в ботинки из вискачи,
обутые в дороги без исхода,
с зияющими ранами глазниц, —
создатели глубин, они-то знают,
смотря на небо вперемежку с клетью,
что значит опускаться, глядя вверх,
что значит подниматься, глядя вниз.
Хвала извечным играм их природы,
бессонным мускулам, мужицким слюням!
Кинжал и рог — каленым их ресницам!
Да брызжут их соленые наречья
мхом, жабой и травой!
Железный плюш — их свадебным постелям!
Хвала их женам, женщинам до пят!
Да будут счастливы все их родные!
Какая это невидаль, когда,
расправив кости завтрашних развалин
и до отметки выработав мозг,
забойщики вскрывают голосами
каверну заглубляющейся штольни!
Да славится их желтая природа,
их чудо-фонари,
их кубы, ромбы, пластика увечных,
шесть нервных окончаний их глазищ,
их сыновья, играющие в церкви,
и тихие, как дети, их отцы!
Да здравствуют создатели глубин!..
(Само великолепье!)
Кшиштоф Камиль Бачинский
(1921–1944)
Злая колыбельная
От волос твоих палыми листьями веет.
Бьют куранты, гнусавя зловеще.
Свечи лета погашены, высь индевеет,
и тоска моя
псом от тебя не отходит под вечер.
Если сможешь — усни. Над умершей ракитой
кружит эхо в ночи неприкаянным стоном.
И плывем: ни огня впереди, ни колхиды, —
только боль начеку, затаившись кордоном.
Вместо детских драконов — упырь над могилой,
а плывущее небо — надгробием черным.
Только вопли колдуньи, надетой на вилы,
только вопли кота, что на месяце вздернут.
Если сможешь — усни. В темном крике дубравы
сумасшедший поэт удавился с закатом,
и под флейты ветров тело куклы дырявой
ливень долго таскал по панелям щербатым.
Спи,
все стихло.
Ни звука во мраке наволглом.
И незрячий, как я, ветер пал на колени.
Кем даровано, милая, нашим тревогам
это успокоенье?
10/11 сентября, ночь, 1940
Легенда
Фрегаты под пурпурными мотыльками
и в дымке имбирной и тминной
скользят по искрящейся амальгаме,
где лирами реют дельфины.
Кто, щуря глаза кошачьи,
чеканит возле бизани
свой профиль ловца удачи
в певучей бронзе сказаний?
А всё далеко-далече
звенят за чертой морскою
крохи-архипелаги,
что можно достать рукою
Атоллы там — как улыбки,
и в тигровом разнотравье
цвета казуаров зыбки
и плавны шаги жирафьи.
Там конь летит красногривый
над пляжем, что пуст и розов,
а дупла глядят пугливо
туземцами на матросов.
Кто край тот порой бессонной
мечтою возвел нездешней,
припав к тростинке муссона
и щеки кругля черешней?
И вот полыхает тропик,
как устье червонной печи.
Крохи-архипелаги
Всё далеко-далече.
Созвездья рвались в салюте
над гулкой далью слепою,
и луны сбегали ртутью
в кипящий тигель прибоя.
И были рыбы крылаты,
а песни их — что кристаллы,
и плыли в небе фрегаты,
а на земле светало.
Легенда из детской грёзы,
что дрема наколдовала.
Лишь полночью те матросы
идут на лов небывалый.
Вперяйся же в горький зенит
сквозь годы
с ободранною корою:
там стынут звездами мореходы,
схороненные герои.
Там, дремля в шезлонгах пляжей,
одни девчушки из меди
мурлычут песни тех экипажей,
поросших тишью столетий.
21 февраля 1941
Комментарии и справки о переведенных авторах
Мигель Эрнандес (1910–1942) — сын пастуха из восточной провинции Аликанте. Как поэт сложился под влиянием самостоятельного чтения испанских лириков барочной эпохи — прежде всего Кеведо; с другой стороны, был тесно связан с поэтикой испанской народной песни и романса. Приехал в Мадрид в 1934 г., вошел в круг поэтов «поколения 1927-го г.», хотя был значительно моложе их. Участвовал в Гражданской войне на стороне республиканцев, писал стихотворные листовки. После поражения Республики был арестован при попытке выехать из страны, получил смертный приговор, замененный на тридцатилетнее заключение. Тираж его уже напечатанной книги «Человек на страже» (1939) уничтожила цензура. После двух лет тюрьмы умер от туберкулеза.
Переведенные стихи входят в книги «Неугасимый луч» (1936) и «Кансьонеро и романсеро разлук» (опубл. 1958).
Константинос Кавафис (1863–1933) — греческий поэт. Родился и преобладающую часть жизни провел в Александрии — когда-то крупнейшем городе эллинистического Востока, к XVIII в. полностью захиревшем, а в 1882 г. оккупированном англичанами (до 1922 г. Египет оставался под протекторатом Великобритании). Служил британским чиновником, стихи начал писать поздно, они издавались крохотными тиражами и были известны лишь узкому кругу друзей. Слава пришла к поэту из Великобритании, где переводы его стихов в 1919 г. напечатал Э. М. Форстер, а затем Т. С. Элиот. Через это посредничество Кавафис пришел к У. Х. Одену, Ч. Милошу, Иосифу Бродскому и многим другим, узнавшим его по большей части в английских переводах. Соединение камерной формы и домашней интонации с историческим материалом, чаще всего редким и обычно относившимся к упадку античной цивилизации на восточных окраинах, сделали лирику Кавафиса чрезвычайно привлекательной для поэтов Европы после Первой, а потом Второй мировой войн.
Фрагменты стихов Кавафиса я переводил в первой половине 1990-х, готовя посвященный ему выпуск рубрики «Портрет в зеркалах» в журнале «Иностранная литература» (1995, № 12) и переводя цитаты в посвященных греческому поэту эссе У. Одена, Ч. Милоша, М. Юрсенар; пользовался я при этом переложениями Кавафиса на английский, французский, польский языки. Впоследствии вниманием и советами мне помогла поэт, филолог, переводчик с новогреческого Ирина Ковалева (1961–2007).
Сесар Вальехо (1892–1938) — перуанский поэт-новатор. Вырос в бедной семье индейско-галисийского происхождения. Работал в вольфрамовых шахтах, о которых писал потом в стихах, в романе «Вольфрам» (1931). Побывал в тюрьме по ложному обвинению — эти мотивы тоже вошли в его лирику. В 1923 г. переехал в Париж, был близок к сюрреалистам. В 1928 г. вступил в коммунистическую партию Перу. В годы Гражданской войны в Испании сотрудничал с республиканцами. Жил бедно, тяжело болел, скончался от неустановленных причин.
Кшиштоф Камиль Бачинский (1921–1944) — поэт, сын известного литературного критика. С гимназических лет входил в молодежную социалистическую организацию. С началом Второй мировой войны вступил в ряды Армии Крайовой, учился в подпольном университете, публиковался в подпольной печати, в поэзии был близок к «катастрофизму» (Ю. Чехович, Ч. Милош). Погиб во время Варшавского восстания. Преобладающая часть наследия обнародована после войны, поэт стал легендой польской культуры.
Бачинский был первым переведенным мной польским поэтом — собственно, для его переводов я и начал учить польский язык.
