Баллада о кембрийской глине

Из разорванных альвеол
           воздух - клочья ржавой пены -
Вырывается наружу еле слышными словами:
- Радуйся, народ афинский, ты не встанешь на колени -
Вновь одержана победа над великими врагами.

Если бы у Леонида был такой посланник верный,
Марафонцы б назывались фермопильцами, что верно…
Не было у Леонида ни фаланги для подмоги,
Ни квадриги легконогой, ни гермесовых сандалий,
И сказал он волонтёру:
           - Ты обратною дорогой
Расскажи народу Спарты, что стоим мы, где стояли.
Только раненному в руку я могу доверить этот
Взмах последнего привета и мучительную смерть.

Скажет мне историк рьяный (как перечить старикану?):
- Ты не веришь Геродоту, ты оспориваешь быль!
Я отвечу:
           - Верю, верю, но хотелось бы мне, братцы,
Чтоб горел у этой притчи несгорающий фитиль!
Ведь наша память мягче воска - жирною кембрийской глиной
Сглаживает все детали, лижет острые края.
Наша память твёрже камня - тонкие овалит грани,
Наша память словно птица - птица в клетке из вранья.

Я там был и это видел, но рассказывать не просто -
Ведь бродяги не особо говорливы и честны…
Это - всё равно, что в детстве посмотреть картины Босха
И заикою остаться, испугавшись на всю жизнь.
А когда приходит зрелость, и испуг проходит детский,
Потому что пантомима жизни много крат страшней, -
Сквозь осенних листьев прелость пробивается нерезкий
Босха свет, Иеронима, - ярче, яростней, ясней!

Я прошёл двенадцать поприщ - сбиты ноги о булыжник,
Я прополз двенадцать стадьев - ногти сорваны о камни,
И двенадцать лун восходит - в ноздри тухлая отрыжка,
И двенадцать солнц садится на дорогу в пене ржавой,
И два раза по двенадцать изменялся номер века -
Говорю вам только правду, как ни горько, правду, братцы:
Ничего там не осталось - ни следа, ни человека,
Только камни, только небо, только память, только Спарта!

Через высохшие связки раскалённою стрелою
Вырывается наружу, вырвав купидонов лук,
Воздух. И его сменяя, обнимает сердце стужа,
На чело ложится острой ржавой проволоки круг.
И летит победный шёпот в неизвестные пределы,
Сквозь непрожитые годы, сквозь хромые километры,
В переводе на латинский, переводе неумелом:
"Ave vita! Morituri te salutant!" - выше смерти!

Говорите - это враки? Растворится глина жижей?
Сердца колокол не замер, я там не жил - я там был!
И незрячими глазами я заплачу и увижу
Триста воинов атаки - верных стражей Фермопил!
Навсегда в тени от солнца, тысячами стрел закрытом,
Равнодушных и прекрасных верных стражей Фермопил.

Я не стал бы их тревожить, но на что же опереться?
Среди смуты и забвенья боги - гордые - молчат…
И замедленные вздохи остывающего сердца
Слышит странник своевольный, возвратившийся назад.
И бесчинствуют химеры беззащитным ранним утром,
На победный взрыв аорты выдох горький сохрани:
"Ave vita! Ave vita! Morituri te salutant!"
Я последним из когорты принимаю бой в тени.

1998

Солдатик маленький вздыхает... и Взошла Звезда - и стало Слово...

Александр Гинзбург
 
Солдатик маленький вздыхает
И пьёт из кружки сок рассветный:
Сегодня рота наступает,
Сегодня списаны долги.
Он ни о чём не помышляет -
Ведь пули слышат шёпот смертный, -
А просто свечкой натирает
Растоптанные сапоги.

Он автоматик заряжает
И, щурясь, целится на солнце:
Сегодня будет день чудесный -
Без ветра, снега и грозы.
Он ни о чём не вспоминает -
Ведь пули знают то оконце,
Что освещает поднебесье
Пластинкой слюдяной слезы.

Солдатик подметёт землянку
И поспешит в траве короткой,
Когда чужой капрал усатый
Махнёт рукой и скажет: "Пли!",
Чесать шрапнельную ветрянку
От живота до подбородка -
Ведь пули чувствуют усталость,
Не долетая до земли.
     16 декабря 1999

Александр Гинзбург
  Слово
Взошла Звезда - и стало Слово,
Одна слеза - и светел Храм.
Когда звонят от Крысолова -
Не открывайте двери нам.
А мы стучали в бога душу,
А мы кричали через дверь,
Но если веришь - то не слушай,
И если слышишь - то не верь.

Есть рыбаки, но нет улова,
На винный уксус - виноград.
Когда звонят от Крысолова -
Тебе - последний раз звонят.
А нам мерещилась победа,
А нам невестилась вина…
На день рожденья Крысоеда
Да возвеселится страна.

И Солнце над водой шипело,
Когда Луне сверлили бок,
И к Слову - вши пришили дело,
А к делу - номер и звонок.
А ты листаешь сны и письма -
Слеза, иллюзия, туман…
А жёлтый Ганг впадает в листья,
А листья - в жёлтый Океан.
     22 февраля 2004

Баллада о стекле

Когда наивен и беспечен, гуляя в призрачном саду,
Стекло в узорах мелких трещин я, наклонившись, подниму,
И, посмотрев на мир сквозь призму его разрушенной среды,
Увижу бесконечность жизни в переплетениях судьбы,

Тогда, прервав мои мечтанья, промолвит тихо старый друг:
"Неведомого мирозданья не нарушай волшебный круг!
Пускай положен этот орден, но не бери его с собой -
В разломах будет греться полдень янтарной, тёплой желтизной".

И, точно тот совет услышав, картина мира ожила:
От каждой грани отразившись, летит янтарная стрела,
Лаская взор, подобно свету, струящемуся сквозь века, -
Восьмого радужного цвета лучи пронзают облака!

И вслед, как дети, торопливо, шумя и радуясь игре,
В калейдоскопе дней счастливых мелькнут в родительском дворе,
Не соблюдая срок рождений, подстрочную оставив клеть,
Птенцы моих стихотворений с земли пытаются взлететь!

Нет с ними никакого слада - привыкли ставить на своём:
Крылом янтарная Эллада поверит неба окоём,
Тот, где живут иные птицы - раскинут лебединый стан,
Где серебристою зарницей взлетает чайка Джонатан,

Преодолев на трудном старте косноязычья бурелом,
Мелькнёт рефрен о вечной Спарте - восьмое чудо под крылом,
И девять грациозных женщин помашут вслед ему. Тогда
Прольётся из хрустальных трещин - из глаз - летейская вода.

Листы линованной бумаги лежат на письменном столе,
Приспущены фантазий флаги над бывшим домом на Земле,
И птицы кружатся в тумане и умирают на лету,
Лишь шесть лучей предначертаний пронзают неба пустоту.

Чиркнув по мостовой покатой наивной, пьяной головой,
Валяется в лучах заката орденоносец и герой…
Пусть рифмы новые заране не знают участи своей -
Стекло во внутреннем кармане хранит тепло янтарных дней.

Май-июнь 1998