В "Острове обреченных" выжившие после кораблекрушения словно соревнуются: кто страшнее вспомнит свою жизнь, кто объемнее покажет средний палец мирозданию. Семь гамлетов на квадратный метр апокалипсиса. Вместо поиска воды и еды ввинчиваются в пустоту, молятся ей.

Дагерман — шведский Лермонтов, только без русской любви и аристократической тяги к сражению.

Если нравятся Луи Фердинанд Селин и Пер Лагерквист, стоит почитать.

alex_tatarinov_kubgu в Instagram

"Остров обреченных" Стига Дагермана оставляет очень сильное и глубокое впечатление. Мощное эмоционально, постепенно затягивающее в себя произведение, долго не выходящее из головы после прочтения и возвращающее к осмыслению. Плотно написанное, через которое поначалу приходится пробираться медленно и с особой внимательностью, как потерпевшим кораблекрушение персонажам самой книги приходится продираться через заросли на необитаемом острове. Сначала мы понемногу узнаем персонажей одного за другим, потом, совершив круг, возвращаемся к ним всем. Так же, как и герои не знают, чего ожидать друг от друга, так и читатель не всегда понимает, кто перед ним, но почти все непонятное скоро прояснится.

При этом не уверен, как и кому стоит рекомендовать эту книгу, такой мрачной и гнетущей оказалась она для меня самого. В ней нет никакой манипулятивности, чувствуется, что она написана очень искренне и ощущения персонажей — это чувства самого Дагермана и от этого книга местами ужасно похожа на предсмертную записку, написанную молодым шведским автором за пять лет до суицида. Грань между сумасшествием и нормальностью стирается. Утоление вечного голода и жажды — если не смысл, то двигатель жизни, жизнь — страдание, и это страдание — маркер настоящести и мерило истинности. "Чего стоит твой мятеж, если, когда ты сыт, мысли о нем даже не приходят тебе в голову?"

Что точно можно похвалить без опаски и раздумий, так это издание — красивый томик уменьшенного формата, не книга, а маленький кирпичик тьмы.

ivan_reads в Instagram

Одно из литературных открытий этого года для меня — это роман шведского писателя Стига Дагермана «Остров обреченных». Написанный в 1948 году, он только сейчас был переведён и издан в России замечательным издательством Ивана Лимбаха. (...)

Дагерман обманывает ожидания, ведь вопреки типовым историям о выживании людей после кораблекрушения, рассказывается история о людях, цель которых «не-выжить».

Роман состоит из двух частей, в первой части (сильнейшей по моему мнению) путём использования прямой, несобственно-прямой речи, а местами и потока сознания, препарируется каждый герой, его внешняя и внутренняя жизнь, а во второй части герои взаимодействуют друг с другом. Роман наполнен снами и галлюцинациями, которые не отличить от реальности, а мрачные метафоры и образы, напоминающие прозу экспрессионистов, создают напряжённую и тревожную атмосферу экзистенциального романа.

«Остров обречённых» - это роман о смысле бытия, текст поразительной силы и мощи, а финальная глава просто заставила меня застыть в немом восторге. Гениальная книга, которая должна стоять в ряду великих модернистских романов.

Kinbote62 на livelib.ru

Рассказывают, что знаменитый суфийский мудрец аль-Газали советовал тех, кто верит в благое устройство мира, бить палками по пяткам до тех пор, пока они свое мнение не поменяют. Так это или нет, но к героям шведского писателя Стига Дагермана болезненное наказание фалакой применять точно излишне — весь мир для них жесток и преступен, абсурден и бесчеловечен, равнодушен и слеп. Жить для них — это быть ногтем на ноге ничем не примечательного мира-великана, ногтем, весь смысл которого в том, чтобы быть когда-нибудь срезанным. Пусть так, согласились бы мы вслед за Паскалем, зато ноготь-то мыслящий! Именно это, возражает Дагерман, и делает его самым несчастным, самым казнимым в мире существом.

«Остров обреченных» можно было бы назвать романом-катастрофой. Терпит крушение некий корабль (со времен «Титаника» корабль — один из символов современной цивилизации), и на безымянном острове оказываются семь человек (пятеро мужчин и две женщины), обреченных страдать и погибнуть от голода, жажды, взаимного непонимания, но главное — нежелания спасаться. Это робинзонада наоборот: остров полон больших ящериц, которых можно убить камнем, слепых птиц, которых легко поймать, с корабля удалось спасти какие-то вещи, в том числе спички, среди мужчин — бывшие военные, вроде бы умеющие выживать... Почему же все свое время они проводят в бесплодных ссорах, в бесцельных блужданиях по острову, в попытках зачем-то высечь на скале изображение льва? Что с ними не так?

Первая половина романа рассказывает истории семи выживших. Лука Эгмон испытывает сильнейшее чувство вины за все что угодно, инициированное в детстве внезапной смертью пони, которого, кажется, он слишком сильно пришпоривал. Боксер Джимми Бааз одержим параноидальным страхом, вызванным повторяющимся сновидением, в котором его преследуют и загоняют в тупик. Рядовой авиации Бой Ларю дезертировал, молодую англичанку терроризировал отец, мадам родила нежеланного ребенка и мечтала от него избавиться. Но все они в той или иной степени мучаются от непрекращающегося чувства вины, одиночества, страха, бессилия, унижения, отчаяния, всевозможных угрызений совести. Ни один психоаналитик не залатает эту дыру, ибо она — размером с вселенную.

На самом деле ключ к «Острову обреченных» оказывается у нас в руках, стоит нам прочитать первую строку романа: «Две вещи внушают мне ужас: палач внутри меня и топор надо мной». Универсальность этого высказывания задается, разумеется, прямой отсылкой к известной кантовской сентенции про «звездное небо надо мной и моральный закон во мне». Стало быть, топор, занесенный над героями романа, это не какое-то отдельное событие в их жизни, воспоминание или персона, но звездное небо как таковое, целый мир, все бытие без остатка. Дагерман говорит об «отлаженной, идеально отработанной преступности мироустройства», перед которой меркнет любая «человеческая аморальность». Здесь шведский писатель идет даже дальше своих современников — французских экзистенциалистов, для которых бытие пусть бессмысленно и непристойно (Сартр), неприемлемо, поскольку приговаривает нас к смерти (Камю), но не преступно. Подобно древним гностикам, герои Дагермана приписывают жестокому мироустройству личные качества, заявляя о том «садизме», с которым оно «размещает человека во времени и пространстве». То есть всегда не там и не тогда. Но существует ли подходящее там и тогда?

Гностики были уверены, что несут в себе искру крайне далекого, но благого Бога. Семерым обреченным на острове такое счастье неведомо: изнутри их терзает собственный неумолимый палач. Откуда он взялся? В этом и заключается смысл первой части романа, где Дагерман описывает прошлое своих героев. Великан и силач Тим Солидер, всегда бывший в услужении, на вторых ролях, и привыкший беспрекословно подчиняться, даже здесь, на острове, среди товарищей по несчастью, «все равно позволяет угнетать себя, охваченный фатальным чувством бессилия и бесправия». Англичанка, чья молодость хочет любить, но чья любовь отравлена страхом перед мужской жестокостью, выбирает себе в любовники парализованного, умирающего Джимми Бааза, потому что тот «уже не жаждет этих отвратительных объятий» и не «сделает ей больно, чтобы удовлетворить свою похоть и себялюбие». В душе каждого из семерых разверзлась незаживающая рана, которая не прекращает причинять им страдания; но именно благодаря ей они оказываются способны постичь истинную природу мироустройства. Метафизическая сверхчувствительность героев Дагермана («в мире нет ничего более мягкого») делает их не какими-то психически ненормальными, а, напротив, своего рода сверхлюдьми, людьми par excellence. Только им под силу встать вровень и сразиться с бытием — пусть в безнадежной и нечестной, но такой необходимой схватке.

Поэтому если от чего и бегут герои романа, то не от реальности вообще, а от неподлинной реальности, реальности повседневного человеческого мира, мира условностей, пошлости и пустоты, которым, словно бесконечным тяжелым одеялом, накрыты-придавлены все мы. Слепые птицы и бестолковые ящерицы символизируют большинство «нормальных» членов общества, суть которых становится очевидна на острове. Остров, таким образом, оказывается тем утопическим местом, где можно наконец застать все как есть. Из позабытой скалы на задворках вселенной он превращается в центр мира, главную арену борьбы за человека. Но прежде чем вступить в эту борьбу, нужно выиграть (или скорее проиграть) другую — «борьбу за льва», как называется вторая часть романа. В нелепом желании выживших потратить последние силы на изготовление наскального изображения льва Лука Эгмон усматривает ярмо еще одной тотальной, императивной власти — на сей раз власти культуры, идей, символических игр, в которые погружается без остатка человек, чтобы жить спасительной иллюзией.

Так неудача в общении, неудача в выживании и неудача со львом приводит обреченных на острове соответственно к краху повседневного мира, краху цивилизации и краху культуры. Последние завесы пали, семеро очутились лицом к лицу с истинным положением дел, один на один с бытием. Разумеется, мертвящий взгляд этого бога мало кто выдержит, и наши герои не исключение. Уже то, что они добрались сюда, вызывает уважение. На такой безжизненной высоте все равны, нет правых и виноватых, добрых и злых, умных и глупых, нормальных и ненормальных — здесь обнажена сама суть человека. Что же еще можно сделать, на что есть силы решиться? Дагерман не дает нам семь ответов — это, по-видимому, лежит за пределами одной личности, ведь каждый такой ответ — очень личный, долго выращиваемый в тишине сердца. Но один ответ мы все же получаем. Он принадлежит Луке Эгмону, несомненному альтер эго писателя. Это, конечно, и ответ самого Дагермана, ответ всей его жизни.

loveaction на pikabu.ru

«Все еще радуетесь солнцу и теплу? «Остров обреченных» напомнит всякому, что летний жар и солнечное излучение обжигают, иссушают, вгоняют в безумие. И это лишь прелюдия к ледяной ночи, когда придет время настоящего кошмара.

Стига Дагермана впервые выпускают на русском. Признанный классиком через два с лишним десятка лет после своего самоубийства, он теперь считается ярчайшим автором позднего шведского модернизма. Нобелевский лауреат Жан-Мари Леклезио, написавший предисловие к «Острову обреченных», не зря сравнивает роман с сочинением графа Лотреамона, столь же пессимистичным и мизантропическим.

Книга изготовлена блестяще. Очень удобный, немного уменьшенный формат, тонированная бумага, пара простых тактильных приемов — и у вас в руках незабываемый артефакт, подходящий, чтобы прямо на пляже, посреди резвящейся толпы, отрешиться от летнего легкомыслия, будто укрывшись черной тканью. Идеально».

The Village, «9 книг лета». Советуют сотрудники независимых книжных магазинов

«Один из важнейших романов позднего шведского (и, шире, европейского) модернизма и, я бы даже сказал, экзистенциализма, «Остров обреченных» Стига Дагермана вышел на русском языке (пер. Наталии Пресс) в потрясающе удобном формате и под нежнейшей – с точки зрения тактильных ощущений – обложкой. Не знаю, задумывалось ли так изначально, но это издательское решение вступает в жесточайший конфликт с содержание самой книги, как бы подчеркивая ужас – да, тот самый, экзистенциальный ужас, – таящийся на ее страницах. Блестящий образчик психологической прозы, «Остров обреченных» повествует о неизбывном чувстве вины, об одиночестве, в котором проживает свою жизнь каждый, и о безысходных попытках спастись в борьбе с фатумом, с бездушной (бездушной ли?) природой, с самим собой и себе подобными.

Семь человек после кораблекрушения, без еды и воды, оказываются на острове, населенном ящерицами и слепыми птицами, и пытаются выжить. Вернее, не пытаются – снедаемые чувством вины, одержимые комплексами и преследуемые воспоминаниями, являющимися то ли во снах, то ли в галлюцинациях, все они, даже оказавшись перед лицом мучительной смерти, продолжают вести войну с собственными демонами.

Трагический психоаналитический танец на краю пропасти, завораживающий безумной и бессмысленной красотой, – таков этот текст, написанный 23-летним шведским классиком в 1946 году. Спустя восемь лет Дагерман покончил с собой».

Жека Шварц (книжный магазин «Бабель»), Facebook

Я бы не стала ничего писать об этой книге, потому что она оказалась для меня предельно интимной. Но мной руководит в пользу высказывания слепая вера в то, что оно вдруг окажется кому-то полезным. Неисповедимы пути Слова, а пути родства ещё более неисповедимы. Когда я сфокусировалась на книге Стига Дагермана «Остров обреченных», я не предполагала, что встречусь со своим альтер эго. С тем никому не нужным поэтом, который живёт внутри меня.

« — послушай, видела бы ты, как я словно слепой котенок, два года ходил в этом треугольнике — стол, кровать, окно, — пытаясь сконденсировать свое одиночество; поверь мне, я был лучше всех, потому что мое одиночество было самым одиноким, и все это время я ощущал бессилие, понимал, что вся эта история со стихами — из которой, кстати, ничего не вышло, потому что они оказались никому не нужны — полный провал; понимал, что все происходящее между мной и письменным столом — лишь жалкая попытка бегства».

В этой книге — всё красное — всё моё красное. Струи, ручейки, реки крови, ей сочатся слова, поступки, стихии, люди, животные и птицы. Всё сочится страстью и болью. Тот, кто её пишет (я не могу называть его автором, потому что он мне близок до крика), даже не предпринимает попытки преодолеть этот обыденный символизм — он стар как мир — это древний и единственный язык всех мук человеческого рода. Мы вопим в наших словах о том, что не знаем, как изменить мир, как правильно разложить жертву в виде себя, чтоб на мироздание обрушился чудовищный снегопад и погрёб под собой истерзанные тела, измученные кости, выгоревшие души. Бессилие и усталость. И единственный предел — не выход — его нет — предел — смерть.

Эта книга очень красивая. Как всё разлагающее и высокомерное. Как всё независимое и безнадёжное. Потому что в этой красоте — правда самоубийцы. Она пугает, но от неё невозможно оторваться. Никто не вдохнёт в существование жизнь, никто не спасёт, любви нет. Есть дно бытия, оказавшись на котором, ты испытываешь, наконец, облегчение. И вечность как погремушка для недоразвитого.
«Но что есть вся мировая литература по сравнению с одним-единственным талантливым самоубийством?»

Я не прочла ничего нового, я ничего для себя не открыла. Но с меня свалилась усталость, свалился стыд за себя, не умеющей изменить мир. Мне стало легче от того, что кто-то не сучил ногами до последнего, а просто сдался.

Спасибо, Стиг. Ты — мой шанс перестать петлять в этой поэтической ловушке. Я устала высекать свет из тёмных глыб реальности.

Наталья Макурина на Facebook