Глава. Как любить ребенка.

Скучно, наверное, спеленутому младенцу. Скучно годовичку в манеже - тюрьме народов младшего возраста. Скучно в прогулочном дворике детсада - вытоптанном до вогнутости земли.

О-о-о… Скука бесконечных школьных дней. А переменки… В наше время полагалось ходить парами по кругу. Старшеклассники с повязкой на рукаве были надзирателями. Один мой знакомый мальчик был законопослушным. Это был сын моего друга Диссидента. В Хотилицкой школе он ходил по кругу с пустой рукой, протянутой для пары, посреди нормальной вакханалии. Всякий скажет: этот мальчик - ненормальный. Да. В третьем классе он бросил школу и пошел в многолетний поход против всего, что было вокруг: родителей, общества, законов и государства, воинской повинности, против законов природы и Бога. По ходу дела он обнаружил блестящие умственные и музыкальные способности и превосходное чувство собственного достоинства, но он уничтожил, испепелил окружающий его ближайший мир.

Интернатские не увлекаются театром. Интернатские смотрят прагматичным стариковским взглядом. Они отказываются взять в руки акварельные краски и кисточки. На праздниках поедят, возьмут подарки и молча уходят.

Им трудно, они уходят от всего, что вместе. Им любезно "чудовище" - толпа силы, наступления, подавления, захвата. Но ансамбль, оркестр совместности - ни за что. Одному Ване удалось преодолеть давление мрачных обстоятельств. Натура! Да и детдом его был опекаем Английской баронессой фон Кокс.

Мы играем несколько лет подряд "Конька-Горбунка" главу за главой. Ваня - угадать нетрудно - за Ивана-дурака. Да что там за дурака - он играет роль за любого, знает наизусть весь текст, всем подсказывает. Даром что таблицу умножения за три года не осилил…

Однажды в Москву мы ехали, по пути говорю ему: "Вань, будешь гостить в родном детдоме, а не слабо тебе интеллигента сыграть?" - "Как это?" - "А так: спасибо-пожалуйста, простите-извините, разрешите вымыть руки после туалета, будьте так любезны, передайте мне вон тот кусочек. Ну и еще не лазить в суп пальцами, не вытирать жирные руки об себя и об людей…" - "Не поверят". - "Это смотря как сыграть!" - "Варежку разинут…" Прихожу за ним, за Ваней, через две недели, а мне со всех сторон: "Спасибо, спасибо, спасибо вам за Ваню, какой лапушка!"

Песталоцци говорит об этом: "Наибольшими дарованиями часто отличаются наибольшие бездельники; весьма часто они способнее рабочего народа; известно также, что крестьян, лучше других умеющих читать, вернее всего можно найти сидящими по трактирам".

Глава. О, Мария.

...А чьи стихи? Не Арсения… Ходасевича? Бальмонта? Зинаиды Гиппиус.

Несмотря на то что ему мило отвлеченное, я еще раз пишу конкретное, житейское.

Арсюша, здравствуй.

Пишу тебе не потому, что получила обещанный ответ на мое письмо, а потому, что обещала написать в дополнение к первому письму. Выполняю.

Пишу о том, что тревожит меня, а может быть сколько-нибудь тебя, а больше, кажется, никого.

О судьбе интернатских ребят сейчас и после меня. Есть признаки, приближающие Любутку к государственным интернатам. Наши приемыши живут лучше, чем они жили бы там, и все-таки чем дальше, тем больше сходство. Здесь не делается ничего, что было бы направлено на их умственное и душевное развитие. Нет учебы, походов, праздников. Есть дисциплина, работа и битьё. Битьё не регулярное, но и не разовое. Лилька бита больше всех - конечно, она напрашивается! - ты знаешь. Кирюша получал, были избиты мои мальчишки.

Работа тяжелая, определенно непосильная для Маринки. От работы со скотиной у нее постоянно не в порядке руки - трескаются, нарывают, - сколько раз вскрывали в андреапольской больнице, плюс сорванные ногти и всяческие раны. Сейчас она сгибается крючком - у нее очень большой камень в желчном пузыре, - я возила ее на УЗИ года три назад, они удивились, как она с таким ходит. "А кто же будет работать, если она ляжет в больницу?"

Лилька сейчас ничего не делает. Раньше были обязанности, которые не давали ей пойти ни на один праздник, ни на одно мероприятие, а они и так бывают не часто. Но эти радости она не получала, потому что организовывала их я, или она была наказана.

Теперь бездельничает в Москве, в пустой квартире Машиных родителей (они на даче), тоскует страшно по Любутке, по своим Филе и Мегере - собачонке и кошке. В Москве она наведывается к Ике, но нет человека, который бы улыбнулся ей, который был бы главным в ее жизни. Начальники судьбы - есть, деньги - есть ("о которых ребята предпочитают не распространяться" - это Лидины слова), а до самой Лильки ни душа, ни руки, ни деньги не доходят. Она общественная, то есть ничья. Она серая, понурая - какая там диета! Какой душевный настрой?! Сама она говорит - да кто ж ее слушает?! - что немецкие деньги, присланные на гемодиализ, пошли на цемент для Ольгиного-Мишкиного загородного дома. Что я могу?

Ты ведь знаешь, что нас навестил твой папа, которого мы 12 лет не видели. Он предложил свозить в районную больницу нас с Лилькой и Маришкой, но случилось авария, кувыркались через верх. Машина вдребезги, но мы остались живы, хоть и не целы. Пока тут болели в Москве, ходили мы с ней друг к другу в гости. Нашла человека, который будет платить за Лилькино содержание. Уже платил кому-то из наших, но куда делись деньги - неизвестно. Почему-то женщину, которую нашла мама Галя для Лильки, отвергли.

Я сейчас отчасти на ногах, еду в Любутку. Результаты глазной операции ожиданий не оправдали, но все-таки могу прочесть в метро "Не прислоняться". Плоть истлела на руках и на ногах, но ручку еще держу, раз пишу тебе. Страж порога не пугает меня. Страшно пугает то, что происходит вокруг, и в частности, ноет душа за Любутку. Вот и всё. Писать буду, если получу ответ по существу.

Пока прощай. До нескорого свиданья.

Е. А.