8 января 2016 года в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме состоялась презентация книги поэта, прозаика, филолога Полины Барсковой «Живые картины». Издание продолжает поэтический цикл «Справочник ленинградских писателей-фронтовиков: 1941-1945». Видеозапись, сделанную на презентации, можно посмотреть здесь.

Сказанное Игорем Булатовским о Полине Барсковой на ее петербургском вечере, посвященном "Живым картинам":

В отличие от господина Журдена, я не умею говорить прозой, но иногда чужая проза умеет говорить мной, вернее меня, и если это у нее получается, я чувствую, как мой, в общем-то довольно сильно фрагментированный, распадающийся, по швам расползающийся мир становится — на время чтения — и остается некоторое время после него цельным, целым, единым. Его единят и держат слова этой прозы, скрепленные в свою очередь друг с другом так, как сказано в этой книге: они будто вдавлены друг в друга. Это и есть прельстительное тело (тела) текста. Такой прозой, сумевшей заговорить мной, меня, стали «Живые картины» и прежде всего ее центральный, как мне кажется, текст «Братья и братья Друскины», текст, становящийся больше самого себя в своей мелкой пластике, в своей тромплёйной оптике, в своей нещадной и нежной точности, в своей трагической афористике, в своей почти библейской значительности и библейской же иронии. Текст, становящийся больше себя и больше своего автора в том смысле, что если автор сумеет стать больше этого текста, автор станет больше себя. Текст, производящий над собой и своим автором то, что происходит внутри него, текста: разделение сиамских близнецов, сросшихся сердцами. Эти близнецы — стихи и проза, проза и стихи. Совсем не похожие друг на друга! Но только неизвестно, кто из них кто. Собственно, все «Живые картины» состоят из таких операций, но в «Братьях и братьях Друскиных» это «событие боли» происходит удачнее всего. Всего незаметнее, посредством инструмента почти не видимого, так что близнецы даже не чувствуют, что они уже разделены, что сердца их стучат порознь, что можно убежать друг от друга, что можно не слушать и не слышать, не слушаться друг друга. И в этом нечувствовании разделенности есть невольная свобода взаимного проживания, а не совместного проживания, пресуществления, а не сосуществования. Есть безусловность, а не обусловленность, всеобщность, а не обобществленность. Это я, как могу, говорю о будущей прозе Полины Барсковой и будущих ее стихах, говорю в духе учителя господина Журдена: все, что не проза, то стихи, все, что не стихи, то проза. И поскольку говорить прозой я не умею, а стихами немного умею, я скажу теми стихами, которые были обращены к Полине и непосредственно связаны с «Живыми картинами». 

Говори, дружок, говори,
суй рожок языка в ботинки.
Ничего, что жмут: у них внутри
теплым, гниющим комом лежат картинки

совсем не веселые. Всё потому,
что ботинки были великоваты,
но лучше дохлых мурзилок пихать во тьму,
чем клочья стерильной больничной ваты,

чтобы каждому шагу была стопа
совсем не рада, в свои мозоли
влюблена по щиколотку. Любовь слепа
и поэтому слышит так много боли.